N 05 (116) Май 2007 года.

1910 год, г. Горис, газета «ГАВАР»

Просмотров: 6255

К 70-летию гибели классика современной армянской литературы Акселя Бакунца (1899-1937) готовится к выходу книга Гамлета Мирзояна «Аксель Бакунц и его «Кёрес» в 2-х томах. «Ноев Ковчег» завершает публикацию одной из глав романа-размышления.

С 5 декабря 1909 по 5 декабря 1910 года в Горисе, центре Зангезурского уезда Елизаветовской губернии, издавалась еженедельная газета «Гавар» («Уезд»). Ее редактором и издателем был Симон Тер-Минасян, старший учитель местной приходской школы-пятилетки. Там в 1905-1910 гг. учился юный Александр Бакунц-Тевосян, постоянный читатель «Гавара».

К 70-летию гибели классика современной армянской литературы Акселя Бакунца (1899-1937) готовится к выходу книга Гамлета Мирзояна «Аксель Бакунц и его «Кёрес» в 2-х томах. «Ноев Ковчег» завершает публикацию одной из глав романа-размышления.

С 5 декабря 1909 по 5 декабря 1910 года в Горисе, центре Зангезурского уезда Елизаветовской губернии, издавалась еженедельная газета «Гавар» («Уезд»). Ее редактором и издателем был Симон Тер-Минасян, старший учитель местной приходской школы-пятилетки. Там в 1905-1910 гг. учился юный Александр Бакунц-Тевосян, постоянный читатель «Гавара».

УРОКИ ЖИЗНИ

Нет-нет, а задумываюсь, не из житейских ли историй черпал Бакунц свои сочные сюжеты. Остается сожалеть, что его творческая жизнь оборвалась столь рано…

Желая просветить своих ребят, учитель истории Симон Тер-Минасян, он же редактор «Гавара», зачитывал им письма с мест, которые собирался публиковать в очередном воскресном выпуске газеты.

Урок первый. Сисиан не просыхает

По наблюдениям местного интеллигента Самсона Тер-Минасянца, народ Сисиана закладывает по-черному: водку хлещут винными стаканами, а вино – чайными, независимо от пола и возраста.

На село в 100 дворов и 700 душ приходится, как минимум, 200 выпивох. Если прикинуть, что каждый из них потребляет по фунту в неделю, выходит, село осушает до 260 пудов. А если учесть, что в любом из таких сел в год играют по меньшей мере 8 свадеб и провожают в мир иной 12 успевших пожить, а проводы те без поминок не обходятся, получается, что к привычным 260 пудам потребляет село еще и 28 пудов сверх, из них по 2 пуда на свадьбу и по пуду на поминки. А берут водку по восемь рублей за пуд. Нехитрая арифметика: помножив 288 пудов на 8 рублей, получим 2304 рубля! Не говоря уже о том, что в каждом из 100 домов – по поводу и без – тоже опрокидывать мастаки имеются, способные по 2 пуда «уговорить». А эти 200 пудов сверх всего потрошат карман селянина еще на 1600 рублей в год…

По счастью, в селах Сисиана не принято разбивать сады, а то… Но и при отсутствии оных сисианцы умудряются, утопая в глубоких сугробах, муравьиной цепочкой растянуться до винных погребов Нахичевана, и все это вроде бы исключительно ради того, чтобы нажраться, потравиться и попортить потомство.

Драчливый от природы сисианец, приняв на грудь, вконец выходит из себя, матерится и чертыхается на чем свет стоит, лезет с кулаками на соседа и готов отправить на тот свет даже невинную душу, как это днями произошло в Бнунисе.

Приходской священник Андреас к свадьбе своего 12-летнего сына запасся таким количеством горячительных напитков, что их не только хватило на гостей, но еще и на продажу осталось. Прознав про поповы запасы, 10 марта 1910 года группа горячих голов, набравшись вместе со святошей Андреасом, учинила дебош, насмерть ткнув финским ножом в грудь случайного прохожего, коим оказался Егиа Манукянц, со слов селян, едва ли не самый пристойный из местных юношей.

Урок второй. Скорбная жалоба Назан Кяспарян

Так выглядит переложение письма кересской крестьянки, написанное дьяком Саргисом 14 марта 1910 года, зачитанное своим ученикам редактором «Гавара»:

«В город Баку, получателю Степану Кяспаряну от дражайшей половины. Коли тебе все еще интересно знать, как мы поживаем, отвечаю – живы, слава тебе Господи, властителю всего сущего.

Степан, целых семь лет ты в отлучке, или не надоела еще тебе доля твоя скитальческая, сердце твое, оно что, так ни разу домой и не попросилось? Что ж такого стряслось с тобою, что не тянет тебя на родные места поглядеть?

Взял меня замуж, свадьбу в долг сыграл, привел меня в отчий дом, где ухаю я и ухаю совой подслеповатой, а сам с концами?

Как погляжу, в пандухты записаться тебе ничего не стоило, только где это видано, чтоб, невесту в дом приведя, молодуху, все еще при красном платке, лицо прикрывающем, уже через шесть месяцев оставляли на попечении больной старухи, вынуждая по дворам побираться куска хлеба ради? Голубь и тот, покидая гнездо, наворковывает птенцам своим, чтоб не пугались и не тревожились, что будет он вскорости.

Ужели мне так и глядеть, очи слезами выедаючи, на Сурб Минаса, тебя ожидаючи, пытаясь заслышать шаги твои? Как, скажи, окликать мне тебя? Доколь вскакивать мне всякий раз, заслышав, что в село к нам из Баку кто верхом пожаловал – вызнать хоть что-нибудь про тебя?

И что я могу поделать, если сын матери своей даже пары строк написать не удосужится, не говоря уж о том, чтобы просто справиться – жива ли она еще и как ей живется-можется?

Чужие мужья раз в месяц по платку цветастому, а то и дважды в месяц присылают в подарок, шаль теплую, чтоб хоть как-то ублажить родных и близких, а мне причитающееся, выходит, река унесла? Или прикажешь так и глядеть на дорогу, по которой мне так ничего и не перепадет – ни шали красочной, ни платочка? Обездолил ты нас, обездолил!

А еще скажу я тебе. Новый год на носу, а за ним праздники престольные – Водосвятия, Пасхи, или ты думаешь, что недостойны мы радостей тех изведать? Чужие жены вон под ручку с мужьями своими ходят-красуются, пляшут от души, жизни радуются. Те же, кто в пандухтах остались, не забывают своих женушек, на голубиных крылышках шлют им, милым своим, причитающееся. Мы же письма от тебя и того не дождемся. Благо хоть кто-то из скитальцев время от времени ставит нас в известность, что вроде бы жив ты, здравствуешь вроде бы. Не будь и этого, как быть нам прикажешь, неприкаянный ты наш, непутевый сын и муж?! Или есть на свете сила, способная с тобой справиться?..

Мне ли на Господа сетовать, который всему на свете свой срок отпустил, а слезам позволил литься и литься из глаз?! Слезами, что выплакать я успела, не одно ущелье заполнить можно, море наплакала, реками слез изошла.

Жизнь свою, можно сказать, там оставила, лишения терпим, а когда в отчем доме еще жила, было нас там мал-мала велика, а ты что? У других ребятишек вон сколько, и не чураются они полон дом иметь всякой всячины, а ты жене своей платка и то прислать не можешь, о матери напрочь забыл, мог бы хотя б раз в два года нос тут казать, интересуясь, как она тут дни свои коротает, и снова ехать по делам своим, она б хоть за руку твою подержалась бы, малость порадовалась. Дурных вестей о тебе наслушались. Ты что, за шесть коротких месяцев устать от меня успел? А коли не так, дай весточку, и я приеду к тебе, или ты матушку (так называет Назан свою возможную соперницу. – Г.М.) себе завел? Вот те на! То никаких от тебя вестей, а тут такое сразу.

Как пойму, мне до тебя не достучаться, потому что, видать, далеко я от тебя, и язык ты мне укоротил, хоть и ношу я платок замужней и в женах числюсь.

Пишу тебе, чтоб знал, каково мне, как ты выел мне сердце, влив вместо него яду змеиного. До чего же надо жену свою довести, чтоб она до такого письма додумалась!

Знал бы ты, как оно, солнце, все эти семь лет палит меня и жжет, как больно заходит все эти семь лет, кабы ведал, сколько еще молодых жен мужьями оставлены, замерев на пороге дома своего со скрещенными руками!

Лишений, изведанных мною за семь этих лет, не то что на семь, на двадцать семь лет с лихвой хватит тягучих.

Может статься, на всем белом свете и самые лестные слова лживыми могут оказаться, почему и поминаю нынче добрым словом отца и мать своих, которые были спокойны за дочь свою, когда ты говорил им, что будешь лелеять меня, как розу, дышать будешь на меня, как на фиалку… Так ты держишь данное им слово?!

Ты небось в каждом городе себе по женушке имеешь, ладя с ними. Я же донашиваю приданое свое, с трудом сводя концы с концами. Так мне и надо!

Я тут без чая, без одежды и обуви двенадцать месяцев в году маюсь, мяса не видя годами, за матерью твоей хожу босоногой в обносках, в пасти нищеты беспросветной, а ты…

Я ладно, а в чем мать твоя пред тобой провинилась, та, что девять месяцев носила тебя под сердцем, на груди своей лелеяла? Молоко, которым вскормили тебя, должно бы глаза тебе выесть бесстыжие. Знал бы ты, сколько и чего она из-за тебя натерпелась!

Куда ни глянь, куда ни кинь, одни расходы бесконечные, так что золотые, попавшие в руки к тебе, высылай нам, чтоб не краснеть нам перед людьми. Благо, есть еще женщины на свете белом, что не требуют платы немедленной, платы с нас не взимают, входят в наше положение, иначе не выжить нам.

На челе матери твоей монет не осталось в монистах, и ничего под рукой не нашаришь, да и карпет твой единственный продать пришлось, чтобы жить было на что.

Дома по углам ни риса тебе, ни крупы рушеной, зимой огонь в очаге разводить нечем: ни дров у нас, ни хвороста. Мы тебе не змеи пресмыкающиеся – ползать, не голуби – в небе парить, остается побираться, идя куда глаза глядят, чтобы перебиваться хоть как-то. Твари мы Божьи, хлебу насущному радые.

Господь мальца даровал нам, который шесть лет уже не знает, ни как отец его выглядит, ни что такое отеческая ласка, конфеты паршивой и той из рук его не получил, до всего охочий – и до шапки, и до одежды приличной.

Будь я свободной, постыдно ли было б пребывать в отчем доме? Могла бы сказать – в девках, мол, еще хожу, а как теперь быть, когда за подол цепляется босой и голодный, куска хлеба ждущий и ищущий, так за всю жизнь ни разу толком и не пообедавший?

Или не приходит тебе в голову, что в дому твоем слезы черпаком меряют день-деньской, страдая когда от голода, а когда и от жажды?! Или не жаль тебе мальца своего?

И ты думаешь, что после стольких страданий, нами изведанных, даст тебе Господь удачу поймать? Или ты думаешь, что не отольются тебе слезки мои горючие?!

Бог даст, не загнемся, свидимся еще – в глаза посмотреть друг дружке.

Да и за то, чтоб письмо это отписать тебе, пришлось отдать последнее, дома яйца и то не сыщешь, не говоря уже о курице. Может, довольно с нас?!

Может, сподобишься все-таки, снизойдешь до нас и приедешь из Баку своего свидеться с нами, удостоишь чести наглядеться на тебя?!

Что мне еще сказать? Не хочется, чтоб люди вослед мне шептались, будто сварливая жена я тебе и невестка склочная. Ни мужа у меня, ни дома своего, а послушаешь кого, так меня счастливей не сыскать.

Не каменная же я, вынести подобное, чтоб тебе на том свете пусто было! Как получишь мое письмо, знай, что не будет тебе здесь где главу преклонить. На чужбине и оставайся, как привык.

Глаза мои не просыхают от слез, дражайшая половина твоя Назан Кяспарян. Мать твоя ослепла, все глаза выплакав. Прими привет из моих уст. А лица Вртана своего ты так и не видел.

Письмо по просьбе моей написал дьякон Саргис».

Урок третий.

Подноготная медных рудников Катара

– Ребята, – начал очередной урок Симон Тер-Минасян, – на днях я зачитал вам слезное письмо горемыки Назан, что при живом муже вдовой осталась. Так вот, горький хлеб на отхожих промыслах оттого и горек, что царит там бесправие. То же беззаконие творят и в нашем уезде, на медных рудниках Катара. Давайте вместе обсудим, стоит ли предать огласке правдивые записки нашего автора господина Каджберуни?

«Медные рудники Капана расположены на юге Зангезура и растянулись вдоль русла реки Чавундур (Охчи-чай) по правому ее берегу. Вытягиваясь на север, они прихватывают всю середину долины. Разбросаны они подле сел – Каварт (армянское), Катар (тюркское), Башкенд (греческое, насчитывает 30 домов) и Бараратум (армянское).

Рудники Катара подразделяются на:

а) рудник Бараратума, сбегающий на равнину, шагов этак на 150, принадлежит госп. Хачатуру Назарбекянцу и местному тюрку Беглар-бек Мирзоеву, и жилы в нем богаче прочих по всему Катару;

б) рудник А. Мелик-Агаряна. Начинается он на слиянии реки Чавундур и притока речки Катар и тянется на север по правому берегу ее примерно на пару верст. В свою очередь жилы залежей меди рудника Мелик-Агаряна подразделяются: на рудник Сюника (штольни Карапета Арпик Софи), на малый рудник и Товарищеский рудник. Последний едва ли не самый большой из тех, что в Катаре обнаружены, чем и блистал в прошлом по качеству добываемой руды. Оба первых рудника сданы в аренду. Рудники Мелик-Агаряна занимают юго-восток села Катар;

в) рудники Ходжамиряна. Они являются продолжением рудников Мелик-Агаряна, но тянутся на северо-запад, и хотя руды там качества среднего, разработка их ведется активно. В настоящее время госп. П. К. Ходжамирян сдал их в аренду. Выход руд опять же приходится на село Катар;

г) рудник Мелик-Карагезяна. Расположен также в пределах села Катар, отстоит шагов на 400 от рудника Мелик-Агаряна и тоже отдан на откуп;

д) рудник Кондурова. Находится близ села Каварт, ниже рудника Мелик-Агаряна, примерно в 300 шагах от него.

Часть рудника эксплуатируется самим хозяином, другую у него арендуют, причем качество руды оставляет желать лучшего;

е) рудники Алидзора. Их обнаружили примерно в версте на запад от села Катар и принадлежат они армянам села Бех, которые никак не могут приступить к добыче руды из-за возникших в их среде разногласий, но уже поползли слухи, что разработка месторождения доверена какому-то товариществу из Баку.

Вот и все о рудниках, именуемых «Медными рудниками Катара». На всех этих разработках занято примерно 2500 рабочих, большую часть которых составляют крестьяне – армяне и тюрки, записавшиеся в рабочие по крайней нужде своей. И лишь небольшую часть их составляют выходцы из Персии, греки из персидских подданных, не считая русских, которых здесь не больше 20.

Работы на рудниках не прекращаются круглый год в любую погоду. Темп работ несколько падает с 1 мая по 1 сентября, и все по одной-единственной причине: местные в это время с головой уходят в домашние дела. Возобновляясь к началу сентября, работы ведутся интенсивно вплоть до конца апреля.

На рудниках Катара действуют две усовершенствованные медеплавильни. Одной из них владеют братья Кондуровы, другая – в собственности у Мелик-Агаряна. Первая расположена на местном рынке, другая – на удалении в восемь верст на юго-восток.

Кондуровы плавят лишь медь, добытую на своих рудниках (джовгар), меж тем как плавильня Мелик-Агаряна принимает медь со всех остальных разработок.

Труд на рудниках делится на работу внешнего порядка и внутреннего. Работа внутренняя ведется в самих забоях, под землей, внешняя – наверху, на открытом воздухе. К рабочим внутренней добычи относятся матхарчи (рубщики), тохмахчи (забойщики), чангылчи (возчики руды), сучи (рабочие на очистке воды) и др.

В матхарчи брали мужчин от 30 до 50–55 лет. В их обязанности входило пробить за 7-часовой день в твердой породе не менее 5 отверстий длиной в 12 вершков, в толще средней плотности – 6 и в мягком грунте – 7. Да только для владельцев рудников Катара, особенно тех, кто сдавал их арендаторам, закон не писан, почему и каждый хозяин устанавливает свои порядки. У них матхарчи не 7 отверстий долбит, а все 9, на что уходило от 7 до 8 с половиной часов и что наблюдать это можно было лишь на рудниках Катара.

Дневной заработок матхарчи составлял 75–85 коп. Труд тохмахчи, которым было от 25 до 30 лет, мало чем отличался от затрат труда матхарчи-рубщиков. И довольно редко тохмахчи-забойщик зарабатывал 50–60 коп. за день.

В чангылчи (возчики руды) рабочими зачисляли от 12 до 18 лет, хотя по законодательству брать на работу под землей людей до 18 лет запрещалось. В обязанности чангылчи входило в течение 5–6 часов выбрать и вывезти на поверхность всю дневную выработку матхарчи или доставить ее в указанное место, где ждали руду подводы. Работа ребятишек была не только исключительно тяжелой, но и вредной. Полных шесть часов возились они в грязи и гари, таща за собой тяжелые волокуши, умудряясь при этом еще и керосиновую коптилку не уронить, дыша тяжелыми испарениями, задыхаясь от копоти. Каждая ходка в 100–200 саженей давалась с трудом, а порой им приходилось вытаскивать волокушу с глубины в 50–60 саженей, чтобы доставить руду куда следовало. И выдавали им в день от 25 до 45 коп.

Предприниматель, нанимая рабочего, обязан в течение 7 дней выдать ему на руки рабочую тетрадь, «ращотную книжку», в которой подробно должны быть расписаны условия найма.

Трудовая эта тетрадка постоянно находится при рабочем, ее он дважды в месяц обязан представлять в контору, где отметят объем выполненной им работы и впишут причитающуюся ему сумму.

Чуть ли не в каждой конторе можно найти рабочие эти тетрадки, которые завезены туда скорее для виду. Лишь в канун приезда инспектора по горным разработкам в некоторых из них появляются записи, призванные втереть очки и показать, что на производствах строго придерживаются установленных правил.

Рабочий вкалывает месяц-другой и лишь потом вызывают его в контору, чтобы рассчитаться с ним. Большая часть работных людей ропщет, потому что зарплату им занижают. К тому же выясняется, что у кого-то дня отработанного не хватает, у другого – двух, а у третьего и целых трех!.. Возмущение рабочих выводит из себя хозяина, и он начинает поносить их: «Сукины дети, что вы мне голову тут морочите? Довольно издеваться надо мной, не то возьму и всех смерти собачьей предам!»

Рабочий, смекнув, что хозяйский гнев ему дороже встанет, вовремя убирается восвояси. Он счастлив был хотя бы раз в месяц или в два месяца получить заработанное. На рудниках Катара выдача жалованья раз в три месяца – дело обычное.

По закону, прежде чем принять человека на работу, требовалось, чтобы рабочий прошел медицинский осмотр: выявить – не страдает ли он каким заболеванием, которое не позволит ему выполнять те или иные работы, не говоря уже о том, чтобы выявить физические недостатки.

Ломал ли ногу рабочий, руку ли повреждал, терял ли зрение, или гибнул (что не раз случалось на рудниках Катара), хозяин во всех случаях прибегал к своему излюбленному приему: либо подставных свидетелей привлекал, готовых подтвердить, что во всем виновен рабочий, либо обвинял его в том, что тяжелое увечье нанес он себе сам ради получения большей суммы за ущерб.

И сегодня на рудниках Катара можно встретить немало увечных, пострадавших на работах под землей и терпеливо ждущих, когда же с ними хозяин окончательно рассчитается за нанесенный вред.

Заглянем в жилища, где эти же рабочие должны отдохнуть и набраться новых сил для завтрашней работы. От неприглядной этой картины щемит в груди: воздух там спертый – не продохнуть, все в гари и копоти. Вповалку, на грязном и мокром полу, измученные изнурительной работой, в полуобморочном сне храпят несколько мужчин. Рядом, только что выбравшиеся из-под земли рабочие сушат над огнем насквозь пропотевшую одежду и готовят еду, поодаль, рассевшись прямо на полу, еще кто-то замешивает тесто в корыте, собираясь хлеб печь…

Никто на медных рудниках Катара не озабочен здоровьем рабочих, как и чистотой: негде помыться, а ведь баня для рабочего человека дело не последнее…»

Урок четвертый. Проделки местных ловкачей

– Из Бакинского предместья Балахани датированное 18 декабря 1909 года пришло в редакцию письмецо за подписью Горисянц, то есть выходца из Гориса, – начал очередной урок жизни старший учитель и коротко изложил содержание послания: – Группа горисцев, осевших в Баку, собрала за год-два вполне приличную сумму для культурных нужд родного города. С разговоров об этом прошло уже немало времени, только никто тех денег в глаза не видел. Не желая порочить имена досточтимых господ земляков, автор письма надеется, что те дадут о себе знать на страницах газеты «Гавар» и там же отчитаться изволят о положении дел.

Во второе воскресенье нового 1910 года, 10 января, информация эта дошла до всех. И город загудел… ожиданиями. А 28 февраля та же газета «Гавар» помещает еще одно письмо из Баку, датированное 17 января.

В нем члены правления земляческого союза «Горис» Сергей Тер-Арутюнян, Микаел С. Мирумян, Арташес Елян и Давид М. Ованнисян доводят до сведения общественности города, что деньги, собранные от имени землячества, в настоящее время должны находиться у господ Микаела Гукасяна и Арутюна Татинцяна.

Активисты союза, присоединяя свой голос к крику души господина Горисянца, требуют от господ Гукасяна и Татинцяна представить публичный отчет о сборах с указанием точных сумм.

Они же не считают лишним напомнить, что деньги, собранные нашими земляками из Ашхабада для тех же культурных нужд Гориса, лежат на хранении у господина Яковба Хачатуровича Машуряна, которого также просят любезно отчитаться в них. Что касается пожертвований, поступивших из Ашхабада в распоряжение жителя Гориса господина Айрапета Мелкумяна и предназначенных для благоустройства города, земляки-бакинцы убедительно просят, чтобы тот признался, куда девались деньги.

В подшивке «Гавара» за три месяца 1910 года на интересующую нас тему я нашел всего лишь два отклика. Первый появился в 12-м номере газеты от 21 марта:

«В 1906 году к нам действительно поступили 944 рубля от земляков-ашхабадцев, которые они выделили в распоряжение горисцев – для насущных нужд города. В том же году 32 представителя горожан под личную ответственность получили из той суммы 900 рублей на расходы по благоустройству. На сегодняшний день они, не затратив на город и копейки, вернули в кассу 644 рубля из 900, поклявшись возвернуть остальную сумму на днях. И если общественность Гориса пожелает на общем собрании пустить эти 944 рубля пожертвований на те или иные цели, мы обязуемся отчитаться перед городом до копейки.

Айрапет Мелкумян».

Второе письмо о проделках наших ловкачей газета опубликовала в 13-м номере от 28 марта:

«Прочел в № 9 «Гавара» статейку, в которой говорится, будто некий Горисянц требует, чтобы я и сотоварищи отчитались в полученных суммах. Я не раз призывал их раз и навсегда покончить с этим. Да будет известно, что отчет (и 3 рубля за его размещение) был отправлен мною в газету «Втак», однако кто-то из моих товарищей сумел воспрепятствовать его публикации, полагая, что соберемся и решим вопрос полюбовно. Так они и собираются… по сей день.

Что до меня, то я готов обнародовать все сведения о затратах и суммах, которые на руках. Почему и приглашаю всех заинтересованных лиц 11 апреля собраться у Д. Авагяна по адресу: Слободка, 2-я Малаканская ул., дом №15. Надеюсь, что все явятся вовремя и мы поставим все точки над «i».

М. Гукасян, г. Баку.

От редакции: примерно такого же содержания письмо получено нами от А. Татинцяна. Ограничиваемся публикацией письма Гукасяна, оставляя господам разобраться между собой».

После звонка с «четвертого урока» Симона Тер-Минасяна невольно задаешься вопросом – кто и на что рассчитывал? Мог ли старший учитель горисской приходской школы-пятилетки допустить мысль, что не пройдет и ста лет, как другой горисец вскроет эту неприглядную историю.

Как видим, время не прощает нечистых на руку. И пусть это будет уроком как моим современникам (о них, впрочем, я расскажу в другой своей книге – «Керес. 100 лет спустя»), так и будущим поколениям земляков пытливой мысли Акселя Бакунца, впитавшего в себя и эти уроки жизни.

Автор рубрики «Пожелтевшие страницы»

Гамлет Мирзоян

Поставьте оценку статье:
5  4  3  2  1    
Всего проголосовало 18 человек