№ 8 (167) Апрель (16-30) 2011 года.

Турция между турбулентным Востоком и пресыщенным Западом

Просмотров: 5285

Геополитическая ситуация в Северной Африке и на Ближнем Востоке вошла в такую фазу, которую в шахматной игре принято определять, как «цугцванг». При таком положении одна из сторон оказывается вынужденной сделать очередной невыгодный (или как минимум неочевидный) ход.

Особую остроту этой игре придает ситуация вокруг Ливии. Неочевидность конечного успеха после отстранения от власти полковника Муамара Каддафи, невнятность стратегических целей оппозиции помножились на вмешательство стран НАТО. И придали сложнейшему кризису оттенок «конфликта цивилизаций», так ярко описанного в одноименной статье и книге Самуэля Хантингтона.

Как бы то ни было, а любой кризис должен иметь выход. После всякого вооруженного противостояния наступает фаза реконструкции. В этой связи уже сегодня многие политики и эксперты в США, странах Европы и арабского мира задумываются о модели для «нового Ближнего Востока». Очевидно, что идеи «отцов-основателей» американской Конституции или конструкторов единой Европы в этой части мира вряд ли воплотятся в ближайшем будущем. Отсюда и то внимание, которое направлено сегодня на Турецкую Республику, страну, относящуюся в культурном и социальном плане к исламскому миру, но в то же самое время являющуюся членом НАТО, стратегическим партнером США и намеренную интегрироваться в Европейский союз. Может ли Турция сыграть роль мостика между турбулентным Востоком и пресыщенным Западом? Способна ли эта страна сыграть роль ретранслятора западного опыта для ближневосточных государств? Для ответа на эти вопросы необходимо обратиться к двум принципиально важным сюжетам. Первый - это изменение внешнеполитических приоритетов и подходов Турции, а также ее новая политика в отношении к соседям (в первую очередь нас будет интересовать Ближний Восток). Второй - внутриполитическая динамика, идентификационные сдвиги во взглядах элиты этой страны и их влияние на отношения с США и странами Европы.

«Турция заново открывает Ближний Восток». С помощью этой удачной метафоры американский аналитик известной корпорации RAND Стив Ларраби пытается описать те усилия, которые в последние годы предпринимала официальная Анкара на этом направлении. В течение многих десятилетий после создания современной Турции в 1923 году ее элита игнорировала Ближний Восток. Вдохновленная идеями Кемаля Ататюрка о том, что ислам консервирует отсталость и сдерживает модернизацию, она была обращена к Европе (а после 1945 года и к США), полагая, что ближневосточное направление, тесно связанное с наследием Османской империи, было отодвинуто на задний план турецкой внешней политики. Сам же внешнеполитический курс на ближневосточном направлении долгие годы был реактивным, напоминал полные эмоций отношения России с постсоветскими республиками после 1991 года. Циклы восторгов сменялись циклами разочарований и отталкиваний друг от друга. В интервью для доклада Международной кризисной группы известный турецкий политолог Мелиха Алтунишик заявил, что главным недостатком Турции на Ближнем Востоке было отсутствие стратегического планирования и видения перспектив этого региона. Впрочем, в значительной степени оценки известного эксперта можно отнести и к турецкому восприятию Южного Кавказа и Балкан. В годы «холодной войны» Турция была лишь натовским форпостом по отношению к этим двум регионам, входящим в противоположный идейно-политический лагерь. И более ничем.

Распад СССР, исчезновение Варшавского договора, эрозия ялтинско-потсдамской системы международных отношений, расширение НАТО за счет бывших сателлитов Советского Союза открыли для Анкары новые возможности для переосмысления приоритетов внешнеполитической деятельности. Старые правила игры перестали действовать, зато на место им пришли не только новые государства на Балканах и Кавказе, но и новые вызовы на Ближнем Востоке (растущая популярность исламизма и закат светского этнического национализма), а также этнополитические и религиозные конфликты. Все это требовало выработки иных правил поведения в стремительно меняющемся окружении. Первым провозвестником нового курса стал харизматичный Тургут Озал. Именно он разрушил знаковое табу, заявив о готовности нести ответственность за территории и регионы, которые являлись частью исторического пространства Османской империи. При этом риторика Озала (как и его действия) включала и элементы «жесткой силы» (давление на Армению, что закончилось в итоге сухопутной блокадой, поддержка боснийцев в конфликте с сербами и хорватами), и добрососедскую дипломатию (улучшение отношений со странами арабского мира). Затем ключевой фигурой в процессе формирования новых региональных отношений Турции стал Исмаил Чем (в 1997-2002 гг. министр иностранных дел республики). Именно ему принадлежит честь налаживания двусторонних отношений с Грецией и Сирией. Во втором случае – после чрезвычайно жесткого противостояния в 1998 году.

Однако подлинный рассвет новой турецкой политики наступает в 2003 году с приходом во власть Партии справедливости и развития, которую в последнее время серьезные эксперты уже не называют умеренно исламистской, предпочитая рассматривать Реджепа Эрдогана и Абдуллу Гюля как «исламских демократов». И здесь центральная роль в обосновании и реализации этого подхода принадлежит, конечно же, профессору Ахмету Давутоглу, нынешнему министру иностранных дел Турции. Именно он стал горячим сторонником концепции «обнуления отношений с соседями». В последние пять лет Анкара сделала серьезнейший прорыв в развитии двусторонних отношений с Сирией, В 2004 году впервые в истории сирийский лидер (Башар Асад) посетил Турцию. Сегодня же дипломаты двух стран в конструктивном ключе обсуждают такие вопросы, как разделение водных ресурсов Евфрата или противодействие курдскому движению. Это, среди прочего, сделало Дамаск намного более осторожным в подходах к признанию геноцида армян. Значительной коррекции в последние годы подверглась роль Турции в процессе урегулирования застарелого израильско-палестинского конфликта. Этот процесс зашел настолько далеко, что даже целый ряд экспертов из Израиля заговорили о «холодном мире» в двусторонних отношениях. В самом деле, чего стоит один только прошлогодний инцидент с «флотилией свободы», в который оказалась напрямую вовлечена Анкара. Это также привело к тому, что израильский Кнессет впервые за долгие годы стал всерьез обсуждать перспективы признания геноцида армян. Если же мы добавим к этому нормализацию отношений Турции со своим давним стратегическим оппонентом Ираном, то в итоге получается крайне интересная картина. Анкара перестала играть роль младшего брата и партнера США, союзника Израиля и стала претендовать на роль активного регионального игрока на Ближнем Востоке, Кавказе, в Черноморском регионе. И эта практика питается установками, что Турция является самостоятельной евразийской единицей, способной к ответственной и долговременной политике.

При этом улучшение отношений с такими геостратегическими оппонентами Запада, как Иран или Сирия, не сопровождается полным отказом от кооперации с Западом. Напротив, правительство Эрдогана, как ни одно предшествующее турецкое правительство, стремится к интеграции с Европейским союзом. Напомним, что впервые ЕС признал за Турцией статус страны-кандидата на полное членство в этой организации на саммите в Хельсинки в 1999 году. За это время много воды утекло. Анкара и Брюссель сломали немало копий по поводу Кипра (греческая часть острова входит в ЕС, признается ООН, но не признается Турцией, которая, напротив, поддерживает непризнанную мировым сообществом Турецкую Республику Северного Кипра). Однако какой бы трудной ни была интеграционная дорога, Анкара немало сделала для того, чтобы соответствовать европейским критериями.

И вот здесь открылся важный парадокс, делающий проблематичным механическое применение так называемой «турецкой модели». Долгие годы прозападный выбор Турции обеспечивался авторитарным стилем управления, заложенным еще во времена Кемаля Ататюрка. Значительная роль военных (которые меняли правительства при малейшем подозрении в его «исламизме) была краеугольным камнем и натовского выбора, и секуляризма, и модернизации. Начиная с 2003 года турецкие правительства сделали немало для демократизации и демонтажа военного «абсолютизма». 12 сентября 2010 года в Турции прошел референдум, по итогам которого были внесены 26 изменений в Основной закон Турецкой Республики. 58% участников голосования поддержали проект реформы, предложенной правящей Партией справедливости и развития, 42 % высказались против поправок. Изменения были направлены на приведение Конституции в соответствие со стандартами ЕС (ограничено влияние армии на общественную жизнь, в частности уменьшена роль военных трибуналов). Казалось бы, вот она, долгожданная дорога в царство свободы и демократии. Однако не все так просто. Политическая либерализация оживила турецкую улицу и стихию «базара и мечети». То, что турецкая элита столь рьяно дрейфует в сторону от Израиля и выражает симпатии палестинцам - это следствие, среди прочего, растущего влияния общественных настроений. Авторитарные кемалисты могли этот фактор серьезно не рассматривать (или не считаться с ним). «Исламские демократы» так не могут. А потому движение к Европе парадоксальным образом становится движением к исламу, включая и его политизированные формы, которые, мягко говоря, не слишком благожелательны к Западу (в особенности к США).

Тем паче что и сам ЕС, и Штаты сделали немало для того, чтобы снизить свой имеющийся кредит доверия. Чего стоят отчаянные попытки ЕС заставить Турцию открыться для экономических контактов с Кипром (чего турецкие власти не могут сделать, не потеряв лица внутри страны)! Немалую роль играют и фобии таких членов ЕС, как Франция или Нидерланды, относительно экономических перспектив вступления Турции в ЕС. Крупные капли недоверия упали на турецкую почву и после того, как ЕС обошел стороной Турцию при подготовке своего проекта «Восточное партнерство». Добавим к этому, что сам ЕС, пережив несколько скоропалительных расширений, с трудом переваривает новых членов. Куда уж тут думать о намного более многочисленной (в сравнении с Румынией и Болгарией) Турции? Таким образом, имеющееся недоверие внутри ЕС, а также неготовность к решительному интеграционному продвижению укрепляют внутри Турции антизападные настроения и внутри элиты, и на массовом уровне. Открывшиеся же кингстоны для демократического волеизъявления далеко не всегда дают именно те плоды, которые ожидают Вашингтон и Брюссель.

В итоге то, что мы называем сегодня новой Турцией или измененной «турецкой моделью», можно считать не до конца сработанным проектом. Это не плохо и не хорошо, такова реальность. Отход от авторитарной модели и растущая демократизация не превратили автоматически Турцию в европейскую страну или локомотив для Ближнего Востока. Напротив, вместо старых проблем возникли новые (охлаждение отношений с Израилем, рост подозрительности в отношениях между Вашингтоном и Анкарой), а «обнуление» отношений с одними соседями не стало примером для подражания в отношениях с другими. И в этом плане творческое переосмысление кемализма и османского периода далеко не всегда означает эффективность и нормализацию (смотри пример с Арменией). В этой связи полагать, что турецкий опыт может быть перенесен механически в Северную Африку и ближневосточные страны, было бы наивным. Самой Турции предстоит еще многое учесть и переделать для того, чтобы найти себя в новых условиях пост-ялтинского мира.

Сергей Маркедонов, обозреватель газеты «Ноев Ковчег»

Поставьте оценку статье:
5  4  3  2  1    
Всего проголосовало 20 человек