Арсен Согомонян: Опера – искусство элитарное

– Арсен, про Вас говорят, что Вы родились артистом, что природа щедро наградила Вас не только голосом, но и интуицией, тембром, умением держаться на сцене. Семья у Вас музыкальная?

– Нет, музыкантов в моем роду не было. Мой прадед был ювелиром, дед – часовщиком, замечательным, известным, уважаемым человеком. Моя бабушка была армянкой, которая родилась и выросла в Бухаресте, и она всегда пела румынские песни. Я прислушивался, и года в три-четыре тоже начал их петь. Надо сказать, что у меня никогда не было «детского» репертуара. Когда я учился в первом классе, рядом с моей школой открыли музыкальную школу им. Сергея Бархударяна, и я по отбору попал в вокальный класс. Мой педагог, Лиана Галустовна Тер-Оганесян, дала мне основу классического итальянского начала. Вот говорят, что существует несколько оперных школ. На мой взгляд, существует одна – это школа правильного пения. В 9 лет я уже пел отчетный концерт в Доме камерной музыки, с камерным оркестром… Вообще мне кажется, что я пел всегда.

– Можно сказать, что, сколько Вы себя помните, столько и поете?

– Ко мне всегда относились уже как к человеку, который поет. А ведь это очень важно, как к тебе относятся окружающие. Не было такого, что «он у нас еще и поет». Нет. «Это тот мальчик, который поет». А потом уже возникла профессия – сцена, артисты, оркестр, конкурсы, концерты – и так по сей день.

– Расскажите, пожалуйста, немного подробнее об истории Вашей семьи.

– Был такой год, тысяча девятьсот пятнадцатый… Вот в это время семья моего прадеда эмигрировала в Румынию, обосновалась в Бухаресте. В 46-м году они вернулись в Армению, дед получил землю под дом в Ереване, в самом на сегодняшний день престижном месте, известном ереванцам как «Монумент», там стоит памятник Матери Армении в честь Победы в Великой Отечественной войне. В Ереване родилась моя мама, и я впоследствии…

– Вы, армянин, в 17 лет стали победителем на конкурсе русских романсов, и по сей день они занимают в Вашем репертуаре очень важное место. Как Вам удается так глубоко проникнуться духом русского романса, передать манеру его исполнения?

– Надо сказать, что романс и оперная манера пения – это совершенно разные вещи. В классической музыке главное – вокал. В романсе в первую очередь нужно сделать акцент на тексте, на чувствах, на отношении, за пару минут нужно нарисовать картину…Что касается текста, можно сказать, что на текстах русских романсов я изучал русский язык. Дело в том, что мое детство пришлось на распад СССР, и в школах тогда русский язык перестали изучать. Я приобщился к нему в 16 лет, когда поступил в консерваторию. Овладеть им мне помог в первую очередь мой русскоязычный педагог Рафаэл Акопянц. В это же время я стал серьезно заниматься романсом. Я прослушивал массу записей, просматривал все старые фильмы, а в них во всех звучат русские песни и романсы. Будучи музыкальным человеком, я впитал в себя эту манеру, этот стиль, это отношение, это стало моим. Я стремлюсь к такому исполнению, чтобы не пропадало слово, поэзия, чтобы слушатель поверил в трагедию, в любовь, в утрату.

– А какой романс Вам наиболее близок?

– Пожалуй… «Не пробуждай воспоминаний». Старинный русский романс Петра Булахова.

– Вы стали солистом Ереванского оперного театра, будучи студентом 3-го курса Ереванской консерватории. Сейчас Вы – солист одного из лучших оперных театров России. Как в Вашей творческой биографии возникла Москва?

– После «Романсиады» я уже часто приезжал в Москву, участвовал в концертах, которые организовывала Галина Сергеевна Преображенская, потом я стал лауреатом еще нескольких международных конкурсов, уже оперных. Впоследствии я попал в Италию, стажировался. А потом, в 2009-м, получил приглашение от Театра Немировича-Данченко. Первый спектакль, который Александр Борисович Титель мне предложил, был «Севильский цирюльник», и я пел Фигаро. И с этого момента я уже четвертый сезон работаю в этом театре, готовлю сейчас новую премьеру, буду петь Дон Жуана Моцарта. У меня очень насыщенный гастрольный график в разных странах мира, я сотрудничаю с замечательными дирижерами, такими как Владимир Спиваков, дирижер нашего театра Феликс Коробов, молодой дирижер Тимур Зангиев, который очень активно входит сейчас во все спектакли, подает очень большие надежды. Мы создаем творческое содружество, и надеюсь, что оно вырастет, окрепнет и станет очень плодотворным. Хотя все непросто, потому что жанр очень консервативный, нового Верди пока нет, так же как и Пуччини, Чайковского… И все, что мы сейчас делаем, было сделано до нас на высочайшем уровне. Но, тем не менее, задача человеческая есть, и состоит она в том, что музыка эта должна жить, должна быть исполнена.

– Видимо, специфика жанра – именно в том, что надо по-новому исполнить старое, хорошо известное?

– Голос, инструмент, характер, так же как человеческая натура – неповторимы, и каждый раз это будет другое исполнение той же музыки, это будет другой тембр, другая интерпретация. Исполнение Павла Лисициана, Тито Гобби или Беньямино Джильи и исполнение сегодняшнее кардинально отличаются. Не потому, что то было лучше, а это хуже. Оно отличается потому, что мы сегодня исполняем – пусть неосознанно – исходя из понимания сегодняшнего дня. И слушатель это воспринимает сегодняшним днем. Но все равно сравнение есть, и трудность именно в этом. Потому что знаток идет на, предположим, «Травиату» и ждет дуэта Жермона и Виолетты – и исполнитель должен суметь внести свое, но не разрушить ожиданий зрителя. Вот в этом и заключается сложность классической музыки. Поэтому, как правило, классические музыканты бывают чуть-чуть не в себе.

– А как Вы относитесь к современным прочтениям классики?

– Сказать, что современное прочтение оправданно, если оно удачно – значит защищать те постановки, в которых я участвую. А я участвую в современных постановках. Потому что во всех театрах есть задача осовременить спектакль, и нам приходится актерски оправдывать эти действия, порой до мозга костей не соглашаясь с решением режиссера. Но я твердо могу сказать, что я против современного прочтения. Почему? Потому что сюжет несет эпоху. В опере очень важно действие, которое происходит в то или иное время. Поясню на примере. «Травиата». О чем это, в двух словах? Молодой человек из аристократической семьи влюбляется в девушку с плохой репутацией, из-за чего другая семья не дает разрешения на брак своего сына с сестрой этого молодого дворянина. Я не представляю, чтобы на сегодняшний день, в современном мире эта история стала трагедией. Любой Альфред может спокойно взять в жены любую такую Виолетту. Это в то время она считалась падшей, потому что устраивала балы у себя и имела отношения с бароном. Сегодня каждая девочка, ладно, большинство об этом мечтают. Их с рождения к этому готовят, наряжают, отправляют на тусовки, где они знакомятся с такими же баронами, Альфредами, и это им не мешает иметь жену, детей, мужа и т.п. Проблема исчерпана, если мы это переносим на сегодняшний день. Уже трагедии не получается. А красота этой истории и ее трагедия именно в тех нравах. Именно в той эпохе, когда отец мог убиваться из-за того, что сын имел отношения с непристойной женщиной. Вот поэтому, когда на актеров надевают современные костюмы, меняют декорации и переносят этот спектакль в сегодняшний день, трагедии не получается. А если мы в этих условиях стараемся передать те переживания – это даже становится смешно.

– Есть мнение, что опера сейчас не очень востребована зрителем.

– Абсолютно не так. В нашем театре зал заполнен на каждом спектакле, у нас всегда аншлаг. Другое дело, что опера никогда не была искусством для масс, это искусство в определенном смысле элитарное.

– А опера в Армении сейчас – насколько она «держит марку»?

– А вот в Армении, к сожалению, состояние оперного театра плачевное. Нет худрука, есть художественное руководство. А когда много талантливых людей пытаются руководить одним театром, это, как правило, ни к чему хорошему не приводит. Есть очень хорошие исполнители, они, слава Богу, вырываются, поют за рубежом. Мой ближайший друг, тенор Аванес Айвазян, недавно выступал в Большом, Мариинском, с Гергиевым, Нетребко. Еще один мой друг, Давид Бабаян, поет в Италии. Я пел концерт с симфоническим оркестром Эдуарда Топчяна, это было замечательно. Но в оперном театре спектаклей просто нет… Столетние костюмы, декорации…

– А в чем причина такого упадка?

– Видимо, не до театра сейчас Армении. Ведь высокое искусство, классическая музыка всегда требуют значительных расходов. Такие расходы на искусство может себе позволить государство с твердой политикой, устойчивой экономикой. Видимо, там идет пока какой-то переходный этап.

– Какие Ваши партии Вам особенно близки, дороги? Что давалось с большим трудом? Наверное, не все одинаково легко «пропустить через себя»?

– Очень трудно мне было пропустить через себя Фигаро, этого весельчака, каналью, потому что в жизни я совсем не такой. Но в то же время это считается одной из самых удачных моих работ, ставшей уже моей визитной карточкой. Как ни странно, любая роль, которая несет комический характер, у меня получается, как говорят режиссеры и некоторые критики, хорошо. Но в жизни я далеко не комик.

– А роль Наполеона в опере «Война и мир», недавней постановке, – что можете сказать о ней?

– Эта роль, хотя и отнюдь не комическая, далась мне нелегко. Это личность величайшая, и нужно было ювелирно подойти к работе. Я Наполеона делал очень долго, тщательно, прочитал о нем все. Ходил в музеи, на выставки костюмов, тщательно изучал его портреты, даже карикатурные. Потому что в карикатуре очень много правды, именно в ней виден характер, ты понимаешь, как воспринимали этого человека на сознательном и на подсознательном уровне. Многие актеры показывают его нервным, истеричным, резким… Я перед собой поставил задачу показать человека глубоко думающего, нервного оттого, что он делает вещи и шаги, которые приходится делать далеко не каждому человеку. Это был философ, глубокий, тонко чувствующий человек, который понимал, что он решает судьбу народов. И это понимание не могло остаться без последствий. Он должен быть взрывным и иногда должен был кричать для того, чтобы убедить самого себя, что он делает правильно. И для меня было очень важно донести это до зрителя. Музыка Прокофьева прекрасна, но она есть, она никуда не денется, а если я не успею или не сумею донести мысль, если зритель не будет сопереживать, то это – провал.

– Кто из оперных певцов прошлого является для Вас образцом, кого Вы готовы слушать и слушать?

– Их очень много. Но я уже давно слушаю как профессионал, и замечаю достоинства и недостатки тех или иных исполнителей. Например, для меня нет лучшего исполнителя Риголетто, чем Тито Гобби, по всем понятиям. Также для меня нет лучшего исполнителя Жермона, чем Павел Лисициан, который пел на русском, но как он это пел! В том же Жермоне Тито Гобби меня не устраивает. И если я готовлю ту или иную арию, я прослушиваю многих и стараюсь выбрать в качестве образца лучшее, на мой взгляд, исполнение. Но в свободное от музыки время, если такое существует, я обожаю слушать Шарля Азнавура.

– Как Вы его проводите, это редкое для Вас свободное время?

– Я провожу его со своей семьей. У меня два сына, одному восемь, другому семь. Племянница, которая мне как дочь, тоже живет со мной. Ей двенадцать лет. А также мама, сестра и жена. Я – глава большой семьи.

– Для нашего времени это довольно редкий случай: в тридцать лет так много успеть сделать в творческом плане – и при этом состояться как отец, муж, сын…

– Наверное, я рано повзрослел. Я ведь жил там, где была война. Не было ни света, ни газа, ни воды. Жили мы очень трудно, я с юности начал работать, приходилось делать многое, летом пел в ресторанах. Одновременно я занимался рукопашным боем, с очень хорошими результатами. И женился рано, в девятнадцать лет. Потому, наверное, и выгляжу на все сорок. Но я это говорю с честью, я не стесняюсь этого. Может быть, меня делает старше не только мой личный жизненный опыт… Помните, была такая советская песня, «За того парня», там есть такие слова: «Что-то с памятью моей стало, все, что было не со мной, помню…». Вот и у меня порой такое ощущение, что я помню то, чего со мной не было. Я уверяю, что когда я пою военные песни о войне 45-го – у меня комок в горле. Но не от смысла слов и не от волнения. А оттого, что как будто бы это был я. И я даже чувствую запах – земли, пороха, дождя… И я совершенно искренне это Вам говорю.

Беседу вела Елена Князева