Игорь Костолевский: «Понимание в театре безгранично»
Культура
Просмотров: 4307
В дни международного фестиваля «Карот» российский актер Игорь Костолевский сыграл в Ереване роль доктора Лепсиуса в постановке Московского Армянского театра «Встать, суд идет...». Впервые эта пьеса была сыграна два года назад в Москве. Тогда на первом же спектакле у одного из актеров от переживаний случился сердечный приступ. Его даже пришлось увезти в больницу. После актер признался, что до этого ничего не знал ни об истории армян, ни о Комитасе. И несмотря на то, что ему была дана возможность отказаться от роли, он все же приехал и сыграл в ереванском спектакле.
– Что же могло заинтересовать Игоря Костолевского в пьесе армянского драматурга?
– В этом спектакле, обращенном к геноциду армян, все обобщено: предельно просто даны наши взаимоотношения, наша боль, наше понимание. И как верно отметил художественный руководитель Армянского театра Слава Степанян, одной из целей постановки пьесы Зейтунцяна с участием иностранных актеров было то, чтобы эту проблему поднимали не только армяне. А еще тогда меня поразила такая информация: в настоящее время в разных странах мира проживают 9 млн 540 тысяч армян, причем 20 тысяч из них – это те, кто родился до 1915 года, а стало быть, переживших геноцид...
– Вас всегда отличало критическое отношение к себе, неприятие того, что другому показалось бы богатством. Собственно, это и есть проявление творческой натуры.
– Я уверен, что в любой профессии надо быть честным и критически настроенным прежде всего к самому себе. И что еще очень важно – это дисциплина мысли. Все это, правда, приходит с опытом, если ты самокритичен и открыт для новых идей. Я всегда был уверен, что судьба человека — только в его руках. Может, поэтому в начале перестройки я все бросил и уехал за границу, играл там на разных языках, что дало мне, бузусловно, колоссальный опыт. Я никогда и не подумывал остаться жить за рубежом по одной простой причине: я знал, что если ты останешься там навсегда, то тебе всегда придется вставать в общую очередь, превращаясь в человека второго сорта. В девяностые годы почти десять с лишним лет я провел на Западе: много работал со знаменитым режиссером Петером Штайном, играл на французском в Женеве и Осло, выучив, правда, не язык, а роли…
– И все же особая популярность к Вам пришла после вашего дебюта в кино, когда Вы сыграли одну из главных ролей в фильме Владимира Мотыля «Звезда пленительного счастья».
– После этой картины режиссеры почему-то сразу же увидели во мне идеальный тип романтического героя, стали часто приглашать на различные роли. Но вся эта лирико-романтическая муть «возмужала» и оформилась в политическом детективе «Тегеран-43», где мне пришлось сыграть роль советского разведчика Андрея Бородина. Я не хочу сказать, что предыдущие фильмы были неудачные – нет, они были неплохие, но ничего нового мне не принесли.
– Вы совершенно преображаетесь, когда играете трагические роли… Так, момент духовного родства, сакрализации идеи чувствуется в созданном Вами образе Треплева в спектакле «Чайка». Ну, а о своеобычном подходе к образу Плюшкина - просто нет слов. Это совершенно новое решение, фактура, подход. Получился неожиданно одухотворенный Плюшкин…
– Для артиста не существует уродливых лиц, он не заботится о том, чтобы выглядеть краше или обаятельнее. Лицо актера – это его судьба. Точно так же в масштабной роли не может не быть судьбы. Задача актера в том и заключается, чтобы каждая из сыгранных им ролей была проекцией его собственных чувств, переживаний. Взять хотя бы того же Плюшкина. Это судьба одинокого и покинутого всеми человека. Не поверите, но я с нежностью отношусь к этому персонажу, часами, бывает, накладываю грим, сравниваю, уточняю, меняю. В моем Плюшкине я старался отойти от стандарта и создать живой и убедительный образ, вызывающий сострадание у зрителей. Важно не скрывать, не гримировать душу, а, наоборот, помочь ей раскрыться. Как это у Гумилева сказано: «Только змеи сбрасывают кожу, мы меняем души, не тела»…
– Существует ли сегодня классика в прежнем виде – как образец, шедевр – или это лишь символ?
– В любом случае должен быть театр, а не поиски ложного драматургического эквивалента великой прозе. Вообще же, хороший театр может очень многое. Он дает жизни образцы, воображению – стимул, уму – порядок
Понимание в театре - безгранично. Нужно всякий раз устанавливать диалектику объяснения-понимания, где понимание ветвится до бесконечности, множится тот лабиринт, из которого не нужно выходить, пребывание в котором – уже благо. На каком-то этапе борьбы я понял, что ко всему надо относиться с юмором, поскольку всякое познание есть благо.
– Что в Армении произвело на Вас самое большое впечатление?
– Я прочел книгу Григора Нарекаци «Песнь скорбных песнопений» и был поражен бесконечным психологическим пространством в этой удивительной поэзии, где через слова-мысли, мысли-формы сведены в фокусную точку притчи. Как современно звучат эти слова поэта: «Мы забываем, Ты не забываешь. Мы не прощаем, Ты же все прощаешь». Это насквозь духовная лирика. Многое в армянах мне показалось близким и интересным. Я совершенно убежден, что у вас - армян должна быть сила противостояния. Она в древних традициях христианства и в выстраданных традициях духовной культуры исторического прошлого.
Кари Амирханян
Поставьте оценку статье:
Всего проголосовало 14 человек
Оставьте свои комментарии