Георгий Франгулян: Движение вперед обеспечивают ошибки, а не достижения

– Георгий Вартанович, как Вы относитесь к юбилеям? Для Вас это значимые вехи? Или, может, Вы измеряете прожитые годы работами?

– Юбилеи для меня, сразу скажу, не имеют никакого значения, я вообще не люблю подводить итоги, еще рано. Мне мой отец говорил: юбилей бывает один – сто лет. И я придерживаюсь той же точки зрения. Если удастся дожить, вот это будет юбилей. А 70 лет – это цифра, которая ко мне пока, в моем представлении, не имеет отношения. Я люблю будни, люблю ровное течение жизни.

Пользуясь случаем, хочу поблагодарить владыку Езраса за возможность отпраздновать день своего рождения в трапезном зале нашего армянского храма в Москве и за организацию в холле административного здания церкви моей персональной выставки.

– Ваша последняя работа – замечательный памятник Дмитрию Шостаковичу, который в начале июня был открыт в Москве, у Дома композиторов. Как появилась идея этой скульптуры?

– Идею подсказал мне еще в прошлом году мой близкий друг Марк Зильберквит, владелец издательства «Музыка», музыкант, общественный деятель. Я тогда ставил памятник Хачатуряну в Москве, у того же дома, где жил Шостакович, а у Шостаковича не было памятника… И мне как-то было неловко, что Хачатуряну поставили памятник, а Шостаковичу – нет. И Марк подал идею, согласовал ее со Спиваковым, чье 70-летие мы как раз в тот год отмечали. Мы показали эскиз сначала ему, потом Ирине Александровне Антоновой, президенту Государственного музея изобразительных искусств им. Пушкина, родственникам Шостаковича, и после того, как всем понравилось, обратились за разрешением в город и получили его. И вот таким образом мы осуществили эту общую мечту.

– А какой была скульптура, которую Вы считаете первой значительной работой?

– Вы знаете, какие-то детские забавы в Тбилиси еще были – я, как и все, лепил солдатиков из цветного пластилина, пушки, потом отливал в свинце. Желание что-то руками делать сидело во мне, видимо, всегда. А уже в 10-м классе я стал серьезно этим заниматься, можно сказать, довольно поздно. Потом поступил в Строгановское училище, тогда ведущее скульптурное училище страны. Это было очень сложно, с первого раза я не прошел. И когда я окончил Строгановку, моя жизнь изменилась коренным образом.

– Вы родились в Тбилиси. У Вас есть ностальгия по городу Вашего детства?

– Есть, безусловно. Я считаю, что детство было лучшим временем моей жизни. Все были живы: бабушки, дедушки, я был окутан любовью. Я во дворе рос. Вы знаете, многоязыкие тбилисские дворы, так же как ереванские, так же как все кавказские дворы, наполнены жизнью, гомоном, запахами южной кухни. Вот оттуда – очень остро выраженное образное начало. Ну и, кроме того, я считаю, что скульптор должен родиться в горах. Потому что только там видно пространство, только там ты видишь расстояние между объемами… Понимаете, там вы видите воздух. А для скульптора очень важно видеть не саму вещь, не предмет, а пространство вокруг него. Тбилиси воздухом был полон всегда. Я до сих пор вспоминаю этот город и иногда бываю там.

– Расскажите о Ваших родителях, о том, откуда родом Ваши предки.

– Франгуляны – не очень распространенная фамилия. Часть моей семьи, по бабушке, из Константинополя, из армян с турецкого побережья. Бабушка – из Сухуми. Дедушка родился в Кутаиси, его родители приехали туда с исторической родины, из Армении. В Кутаиси мой дед учился в одном классе с Маяковским. Семья наша была интеллигентной. В 1913 году мой дед окончил медицинский факультет Московского университета, а бабушка с отличием окончила Петербургскую консерваторию по классу фортепиано, тоже в 1913 году. Так что классическая музыка в нашем доме постоянно звучала, бабушка играла на рояле… Они поженились в Москве, потом мой дед добровольцем ушел в 1914 году на фронт – и на семь лет. Четыре года Первой мировой войны, потом Гражданская, он все это прошел, был действующим хирургом на фронте. Многократно был ранен, награжден царскими и потом советскими орденами. А затем его призвали в Грузию налаживать здравоохранение. В течение 28 лет он занимал пост замминистра здравоохранения Грузии.

Дед – Иван Семенович Франгулян – был очень известный врач, улица Франгуляна в Тбилиси названа в его честь. На нашем доме висит мемориальная доска. Сначала была металлическая, ее украли, но я сделал из гранита. А родня со стороны бабушки занималась предпринимательством. У моего прадеда по отцовской линии был свой торговый флот, он возил товары между Турцией и побережьем Грузии. Другой прадед со стороны матери – Жорж Юзбашев – был нефтепромышленником, известным на Кавказе. Жил в Баку, а когда советская власть установилась, переехал в Москву. Вот такие две совершенно разные линии, как это бывает в жизни, соединились, перемешались. Мать моя была довольно известным педагогом, преподавала русский язык и литературу уже здесь, в Москве.

– А когда семья переехала в Москву?

– В 1956 году. Отца перевели в Москву. Он проектировал электростанции по всему Советскому Союзу и даже зарубежью – во Вьетнаме, в Африке. Так что мама – педагог, бабушка – музыкант, дед – врач известный, вот такая семья. В доме всегда полно было гостей. Грузинские композиторы, исполнители, все приходили к моей бабушке. Но изобразительным искусством никто не занимался. Я первый.

– Кого Вы бы назвали своим учителем?

– Всемирную историю искусств. Конкретно никого не могу назвать, у меня было очень много педагогов, и я от каждого что-то брал. Мы жили в такое время, когда не было ни интернета, ни роскошных изданий по искусству. Но это и хорошо – фундаментальное образование мы получили на основе классического искусства. Все «измы» на него уже легко ложатся, легко понимаются и легко преобразуются. В Строгановке существовала школа замечательного Георгия Ивановича Мотовилова. И мне многие из его учеников потом преподавали. Но я успел и его самого застать еще до поступления в институт. Его мастерская была рядом с моим домом, и я у него несколько раз там бывал. И он мне, будучи стариком уже, многое открыл, ключик дал для открывания любых загадок.

– А есть вершина мастерства в скульптуре, которая для Вас незыблема?

– Нет, они меняются с годами. Когда-то я буквально молился на Микеланджело, я и сейчас готов на него молиться, но он мне не так близок сейчас, как, допустим, более современные мастера. Марино Марини, например, он понятнее нашему поколению. Хотя Микеланджело как архитектор мне гораздо ближе, чем многие иные. В архитектуре у него были невероятные достижения, которые мы не совсем адекватно воспринимаем. Несмотря на то, что я скульптор, на меня невероятное впечатление произвел Джотто – монументальностью мышления, образностью языка.

Поэтому, когда я говорю, что вся история искусств повлияла на мое развитие, я не лукавлю, – действительно вся. Ведь учитель – не тот, кто объясняет. Он мог жить тысячу лет назад, но ты учишься на его произведениях. Архитектура, живопись, графика – все в совокупности создало ту базу, на которой я вырос. И уже внутри перемешалось с моим чувством, талантом, моим мастерством. Если бы я не знал творчества всех этих мастеров, если бы я в какой-то степени когда-то ими не вдохновлялся, я бы не был таким, как сейчас.

– Какую из Ваших работ Вы назвали бы главной? Или она еще впереди?

– Нет у меня главной работы. И кто знает, что впереди… Жизнь полна сюрпризов. Иногда приятных, иногда неприятных. Но у меня нелюбимых детей нет. Они все индивидуальны, Я не люблю ходить смотреть на свои памятники. Думаю, сейчас пойду, увижу какую-нибудь оплошность – и она меня будет мучить. Хотя движение вперед обеспечивает ошибка, а не достижение. Именно ошибка, которая тебя беспокоит, тревожит, ты преодолеваешь ее и движешься вперед. А достижения должны быть впереди.

– Я помню, когда мы года три назад опубликовали интервью с Вами в нашей газете, некоторые наши читатели спрашивали: а почему скульптор Франгулян так мало внимания уделяет Армении, армянству?

– Я это помню. Я тогда обиделся и разозлился, ей-богу.

– Но у Вас есть памятник Араму Хачатуряну и памятник генералу Мадатову в Болгарии. А есть ли в планах поставить работу в Ереване?

– Много лет назад мы с архитектором Рубеном Чахмахчяном придумал идею для Армении. Речь идет о монументе, который бы явился символом объединения всех армян мира. Идея основана на уникальной роли нашей страны как первого христианского государства. Монумент включал в себя экспозицию армянского раннехристианского зодчества. Потому что оно уникально и не имеет аналогов, это высшее достижение культуры в Армении, это высочайшее достижение мировой культуры. Мы хотели обнажить наши корни, уделяя особенное внимание тем памятникам, которые остались за пределами нынешней Армении. Подчеркнуть и то, что все они рождены нашей землей, и то, что армяне рассеяны по всему миру. Получился образ колец, опоясывающих весь мир и объединяющих армян. Это и пластически, и архитектурно, и смыслово очень мощная идея, она сакральная, можно сказать.

Мы сделали роскошный макет, привезли его в Армению, прошли градостроительный совет. Это фактически невозможно в Ереване, в градостроительном совете разные люди, все амбициозные, творческие, как правило, в конфронтации друг с другом и со всеми одновременно. Это было очень тяжело, но мы его прошли, 16 или 17 членов совета высказались «за». Тогда еще был жив легендарный Джим Торосян, и я, прежде чем идти на совет, решил ему показать макет. Потому что он мэтр, которого я уважаю, после Таманяна, собственно, и не было такой величины в архитектуре Армении.

Он говорит: «Да, очень красиво, но я считаю, что тут должна встать вертикаль». Я говорю: «А у меня не вертикаль, у меня другая композиция». На это он отвечает: «Все, что я могу для Вас сделать – не прийти на архитектурный совет, чтобы вам не мешать». Ну, спасибо и на этом. На следующий день первый, кого я встретил на совете, был Джим Торосян. Ноги у меня стали ватные, ну, думаю, завал, всему конец, зачем я пришел… А на совете он берет слово и говорит: «Я вчера критиковал этот проект, но должен сказать, господа, я ошибался на его счет. Я всю ночь не спал, и я должен сказать, что это верное решение». Я до сих пор этот случай в пример привожу – когда профессионал такого уровня, мэтр, позволил себе признать свою ошибку. И пришел специально, а он уже старенький был, чтобы защитить мою идею.

И я уж подумал – все, делаем памятник. Памятник этот я предлагал в дар и ни копейки не просил – были люди, которые готовы были профинансировать его. Но мне не выделили места раз, другой, не дали и через три года... И сейчас не дают места. Все время только обещают. Я говорил с президентом Сержем Саргсяном об этом. Три года назад он меня пригласил в Венецию, где была роскошная выставка древних армянских изданий, на Сан-Марко, в Музее Коррер. А у меня, как вы знаете, есть работа в Венеции – «Данте и Вергилий». Это оценивалось Арменией как некое достижение. Тогда же издали книгу «Армяне в Италии», где есть фотография этой работы.

Подхожу я к президенту в Венеции и говорю: «Господин президент, мне до сих пор не отвели место для памятника. Дайте сделать мне его. А то все говорят, что я плохой армянин, что я ничего для Армении не сделал». А он отвечает: «Про меня то же самое говорят». Я говорю: «Про Вас – понятно, а меня-то за что…» А там министр культуры сидит за столом, мэр Еревана. Саргсян спрашивает: «Вы в курсе?» Они кивают: «Мы в курсе, надо сделать». Три года прошло – ничего не сдвинулось с места… А после того, как я прошел все согласования, они решили конкурс устроить! Я был в шоке, если честно. А потом говорят, что я – плохой армянин. Я мечтал, пытался – не дают. Ничего не дают сделать. Мне потом уже менее значительное место предлагали, я на все соглашаюсь: если поставить там эту композицию – оно станет значительным. Но дайте сделать! Не мешайте. Но, увы, увы…

– Я думаю, что все-таки место под монумент выделят...

– Если это случится после моего столетнего юбилея, то я боюсь, что не смогу осуществить эту работу. И я уже потерял тех людей, которые хотели финансировать проект, придется опять искать деньги.

У меня есть еще один проект – я мечтаю поставить в Москве конный памятник Баграмяну. Все-таки он – один из величайших полководцев Победы. Жукову памятник есть, Рокоссовскому есть, они все верхом. А мы что, на коня не можем сесть? Есть улица Баграмяна, родственники за. Надо получить разрешение, и если обратится с такой просьбой Армения, здесь поддержат.

– Георгий Вартанович, а в людях что Вы цените более всего?

– Ответ, наверное, прост: я ценю честь, я ценю данное слово и умение следовать своим обещаниям. Для меня никогда письменный договор не представлял важности, мне достаточно слова. Честность и последовательность в убеждениях. Если проповедовать какие-то истины и не следовать им, лучше не проповедовать.

– Вы сказали в начале нашей беседы, что не ощущаете своего возраста, значит, у Вас есть еще большие планы, возможно, помимо Вашей профессиональной деятельности.

У Вас есть хобби?

– Про хобби у художника спрашивать, я думаю, не нужно, мое хобби и моя жизнь – это одно и то же. Но я всегда любил хорошие мощные автомобили, сам разбирал и собирал моторы, это было. Был кураж молодости, автомобиль был символом мужской привлекательности, служил для обольщения женского пола.

А кроме этого – ничего: я не курю, собирательских увлечений у меня нет. Я когда-то собирал иконы, студентом сам их реставрировал, собирал книги по искусству. А потом, когда я окончил институт и настали тяжелые материально времена, мне пришлось почти все продать. С тех пор я зарекся и ничего не коллекционирую вообще. Моя главная коллекция – это друзья, люди достойные и мои работы. Я их коллекционирую. Иногда вынужденно, когда их не покупают, приходится называть это коллекцией.

Разные периоды бывают. Иногда всё покупают, а иногда – ничего. Художник зависит от многих факторов, в том числе от экономического кризиса. Я, например, памятник Хачатуряну подарил Москве, несмотря на то, что конкурс выиграл. Бродского подарил, потому что кризис был.

Я вот еще что подумал… Как только я делаю памятник, обязательно случается кризис. Может, мне прекратить? Но только за это мне должны много платить. Кстати, 3 июня я открыл памятник Эйнштейну в Иерусалиме. Это первый памятник Эйнштейну в Израиле. На открытии присутствовало 300 доноров Иерусалимского университета со всего мира: ученые, нобелевские лауреаты, бизнесмены. Приветствовал установку памятника Эйнштейну сам Шимон Перес. Я горжусь этим!

– Вам как армянину – выходцу из Грузии какая кухня ближе? Что Вы больше любите – грузинское вино или армянский коньяк?

– Раньше я пил армянский коньяк очень легко, сейчас – как положено. Вино с большим удовольствием всегда пил грузинское, считаю, что это одни из лучших вин. Но сейчас и армянские вина стали делать приличные.

Долму армянскую я люблю. Но грузинская кухня напоминает мне детство. Я вырос в Грузии, и мне это дорого. Тбилисский базар с детства помню, одни его запахи чего стоят…

Вы знаете, когда я рос, не было национальной проблемы. И это было счастье, я считаю. И даже в еде я предпочитаю интернационал. В какую страну ни приезжаешь, лучше есть то, что там принято. Оценить новый вкус. Это же радость, это счастье освоения нового.

– Георгий Вартанович, редакция, редакционный коллектив, мы все поздравляем Вас с 70-летием, желаем Вам крепкого здоровья, новых творческих идей!

Беседу вел Григорий Анисонян

Редакция просит всех неравнодушных к творчеству Георгия Вартановича способствовать продвижению его проектов. В Армении должна быть монументальная скульптура работы Франгуляна.