Аксель Бакунц и глава Гориса
К 75-летию гибели классика армянской литературы
7 июля 1937 года в Ереване заседала Военная коллегия Верховного суда (ВКВС) СССР. Приговор гласил: «Подсудимый Бакунц являлся активным участником контрреволюционной троцкистско-зиновьевской террористической организации, осуществившей 1 декабря 1934 г. злодейское убийство товарища Кирова и подготовлявшей в последующие годы террористические акты против руководителей ВКП(б) и Советского Правительства. Подсудимый Бакунц с 1930 г. являлся одним из руководителей антисоветской националистической организации среди писателей Армении. В 1933 году… подсудимый Бакунц вошел в состав троцкистско-националистического террористического центра в Армении, который ставил своей задачей применение террора к руководителям ВКП(б) и Советского Правительства. Кроме этого, Бакунц поддерживал тесную связь с Вагаршаком Тер-Ваганяном, осужденным по делу союзного троцкистско-зиновьевского террористического центра, который он информировал о работе организации в Армении… На основании изложенного ВКВС СССР приговорила Бакунца Александра (Акселя) Степановича к высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией всего личного ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и на основании постановления Центрисполкома СССР от 01.12.1934 г. подлежит немедленному исполнению». Приговор приведен в исполнение 8 июля 1937 года.
Судьба Акселя Бакунца была предрешена еще до вынесения приговора ВКВС: члены Политбюро Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Молотов, Каганович и Ворошилов со Сталиным во главе 25 июня 1937 года уже дали «добро» на казнь видного деятеля армянской культуры.
2 марта 1955 года ВКВС СССР определила: «Приговор ВКВС СССР от 7 июля 1937 года в отношении Бакунца Александра (Акселя) Степановича отменить по вновь открывшимся обстоятельствам и дело о нем за отсутствием состава преступления производством прекратить…»
Писатель и гражданин был реабилитирован. Его имя увековечено в названии улицы в родном Горисе, там же открыт его Дом-музей. На одной из площадей благодарные горисцы поставили памятник своему великому земляку.
БЕЛЫЙ КОНЬ
Германская война была в разгаре, и на всем пространстве этой вселенской бойни время наблюдало драмы частного порядка.
Семинарист духовной академии Геворгян в Святом Эчмиадзине Александр Бакунц приехал на каникулы к родителям – отметить свое 16-летие.
* * *
Горис, центр Зангезурского уезда Елисаветпольской губернии, лето 1915 года. Всегда людная площадь ощерилась колючей проволокой. Здесь восседала отборочная комиссия по выбраковке лошадей и мулов, реквизированных у населения на нужды сражающейся русской армии.
На площади наблюдалось большое скопление народа. На третий день из села Еришен пригнали сюда табун полудиких лошадей. Их отлавливали, накинув веревку на шею, ловко укладывали на землю, потом долго усмиряли-успокаивали, поглаживая по морде, и лишь после этого подводили к столу, за которым сидела комиссия, проводившая обмер коней по статям. Среди зевак были и Бакунцы – Александр с младшим братом Вааном. Пришли полюбоваться красавцами-конями.
И вдруг, взбрыкнув, вырвался из рук казаков белый конь, прянул над столом выбраковщиков, рванул к ограде из колючей проволоки и с разгона перемахнул через нее. Перемахнул, да уже с распоротым острой проволокой брюхом. Он летел в сторону гор, а следом волочились его кишки…
Ужасное было зрелище! Кровавый след тянулся к пропасти, и, домчав до края обрыва Калин-паш, белый красавец скатился вниз… Сжав до боли пальцы, Александр не выдержал и закричал на всю площадь: «Дикари!..» Его вопль адресован был военным. До наступления темноты не проронил Александр больше ни слова: так увиденное потрясло его.
С болью в сердце горисцы провожали крестьян из ближних и дальних сел, несших на горбу осиротелые седла и попоны. Бедняги еле волочили ноги – от горя и непомерной усталости. Не на кого было сетовать этим горемыкам, да и куда жаловаться? А ведь пахать и сеять надо, как и детей кормить.
Прохожие видели фигурку парня, застывшего на камне подле ворот родного дома, скорчившегося от страданий. Александр всех жалел: и бедных животных, и их измученных тяготами войны хозяев. Кто знает, не в эти ли горькие минуты зарождался хрестоматийный рассказ «Белый конь»?!
«МАЛЕНЬКИЙ ФЕЛЬЕТОН» БОЛЬШОЙ ВЗРЫВНОЙ СИЛЫ
Лето выдалось на редкость жарким. Поутру выносила Бохчагюл, мать Александра, из дома красочный карпет, тканный собственноручно, расстилала его под фруктовыми деревьями сада, чтобы любимец ее Сантри (так звали Александра домочадцы) мог, отдыхая, набираться сил. Сантри в саду предавался раздумьям, перебирая в памяти щемящие сердце картины, виденные им в Эчмиадзине. Душою он был с ними, беженцами, спасшимися от ятагана турок…
Раз пять на дню кричала мать сыну своему Ваану:
– Глянул бы, не уснул ли там Сантри? Так недолго и простыть на земле.
Ваан тайком подбирался ближе к раскидистому кусту мушмулы и подглядывал – чем там брат его занимается. А тот, как обычно, читал. В библиотеку был записан он, а за книжками гонял туда младшенького. Бедняга не успевал таскать ему чтиво. Библиотекарь Бадирин Петрус, тугой на оба уха, ворчал:
– Да он их заглатывает, что ли, ваш Александр! Передай ему, что скоро книг не останется, пусть помедленнее читает…
Всегда опрятный, в черном костюме, с бабочкой, словно присевшей на его ослепительно белую сорочку, в фетровой шляпе с узкими полями, Бадирин Петрус являл собой законченный тип провинциального интеллигента с европейским образованием. Библиотеку его богатой нельзя было назвать, однако он каким-то образом умудрялся пополнять ее новыми книгами. Добывал и открытки, что были в моде. Этого заядлого книгочея Горис метко прозвал – Гирк Петрус, Петя Книгарь.
Библиотека-читальня появилась в Горисе благодаря усилиям местного отделения Кавказского армянского благотворительного общества в 1912 году. Кто только ею не заведовал! Но надо отдать должное всем этим радетелям книги: уходя с должности, они не только отчитывались о состоянии дел, но и, что похвально, безвозмездно передавали в дар ей свои скромные домашние собрания книг вместе с книжными шкафами и этажерками. Не скудный ли каталог книг библиотеки «Сасун» навел Александра на мысль о создании новой и более обширной библиотеки для города? И он рьяно принимается за дело.
* * *
Всю энергию свою Александр направил на организацию вечеров, театральных представлений. В этом ему помогала местная молодежь. Выручкой, пусть и небольшой, энтузиасты оказывали помощь школьникам из бедных семей. На эти скромные средства приобретались учебники, одежда и обувь, вносилась плата за учебу.
Желая пополнить благотворительную кассу, Александр и его друзья лично разносили по домам богатеев и купеческим лавкам билеты на предстоящий спектакль. Нашлись и доброжелатели, готовые поддержать их начинание. Непреклонным оставался лишь один человек – городской голова Матвей Матвеич – Матевос-бек Тер-Григорянц. Он отмахивался от них, как от назойливых мух.
– Не бывать такому, чтобы я, Матевос-бек, градоначальник, клюнул на дешевую затею каких-то безусых юнцов и выбросил деньги на их жалкий балаган!
Александр осмелился-таки послать пару билетов Матевос-беку на дом. Жена его, принимая билеты, сказала посыльному:
– Матвей Матвеич скоро будет, и он пришлет вам деньги за билеты.
Как ошибалась супружница заносчивого бека! На билеты он поскупился. Тогда и вознамерился Александр проучить высокомерного градоначальника.
26 июля 1915 года в номере 40 шушинской общественно-политической и литературной газеты «Пайлак» («Искорка») появляется первый «маленький фельетон» Александра Бакунца:
«Матвей Матвеич…
(попытка составления биографии безвестного лица)
Боже правый, как, вы не знаете Матвей Матвеича?! Да возможно ли такое?! Простительно не знать Вильгельма, скажем, или Гинденбурга… Но не знать Матвей Матвеича – просто непозволительно!
Достаточно перечислить его чины и звания, и общество тотчас признает в нем «известного безвестностью своей» человека.
В городе Горисе знаменит он как городской голова, председатель городского самоуправления, председатель правления местного отделения национального бюро, председатель… дамского общества.
Удивлены? Мужчина и во главе женского общества?.. Да я и сам поражен.
Чего только в Горисе не случается!
Но именно это и говорит о его преданности общественной работе, свидетельствует о том, как он печется о судьбах нации, армянства в целом, и о городском бульваре.
Вот и на днях, не успела организоваться школьная театральная труппа, как Матвей Матвеич стал напрашиваться туда в председатели. У него же на все на это права имеются!.. Он же председательствует по всему Горису…
Да только школьников напугали его очки и громовой голос, хорошо известный всем – от Пошты Антона до Аббаса…
Школьников смутил один уже вид «некоронованного короля», и… они избрали себе другого председателя.
Вот и вышел из себя Матвеич… С пеной у рта, сыпля искрами из глаз, он выместил злость на своем охраннике – Кирик-Григоре…
Дело дошло до того, что он стал презирать школьников и… ни с кем из них не здоровается.
Матвей Матвеич, помимо того, что городской голова, еще и в артисты подался. Года три, говорят, играл в Полисе, пятнадцать лет – в драматическом кружке Гориса, а в последнее время и режиссером стал – на сцене Эйвазлара в армянской секции… В трудах он и поныне… Женское общество представляет… И сам принимает в нем активное участие, но уже не как Матвей, а под фамилией С. Мартикян (Бойцов. – Г.М.)…
Ратует за судьбы нации, задумал перепланировать бульвар в Горисе.
Тез гнацох
(идущий восвояси. – Г. М.).
P.S. Чуть не забыл еще об одной стороне его бурной деятельности. Прежде на бульваре росла обычная травка. Теперь же там ковер из клевера. Прежде там один тутовник стоял, теперь и акации есть. Раньше в городе приличного родника не найти было, теперь же у нас целых два индюка в наличии, яйца которых отправляют в Германию прямехонько ко столу самого Вильгельма.
Все тот же».
Кайзер Вильгельм II как-то, сочувствуя друзьям своим туркам, объявил: армян следует уничтожить, оставив одного… для этнографического музея. Пройдет сто лет, и потомки Пошты Антона, Аббаса, Кирик-Григора и других колоритных персонажей сатирической повести «Кёрес» Акселя Бакунца опять помянут его недобрым словом.
«Маленький фельетон» всколыхнул сонный Горис: газета переходила из рук в руки, ее зачитывали до дыр и, ахая, посмеивались. Матевос-бек хоть и предпринял кое-какие меры, но разве набросишь платок на каждый роток?! Росла волна протеста против засилья чиновников, прогрессивная молодежь рисовала карикатуры и расклеивала их по стенам. Кто-то карикатуру на городского голову налепил даже на ворота его собственного дома на скрещении улицы Старицкого с Церковной.
Вдобавок ко всему какой-то шалопай учудил: нацепил на дверь местной аптеки пасквиль на городского голову, нотариуса Александра Баграмова, следователя, титулярного советника Али-бека Фазрет-бек-заде Эристова и некоего Самсон-бека Орбеляна, вынося на общее обозрение подробности их частной жизни, в общем-то интереса не представлявшие.
ПРЕДАТЕЛЬСКАЯ БУКВА
Обескураженный Матевос-бек растерялся: подвластные ему жандармы и их ищейки никак не могли напасть на след «паршивого пасквилянта».
Околоточным по улице Манучаровская, на которой стоял дом Бакунцев, был жандарм по имени Иван. Толстопузый коротышка с маленькой головой, выглядел он тем не менее внушительно: серые глаза навыкате и огромные пышные усы придавали ему устрашающий вид. Носил он черную шинель с лычками, на макушке с трудом держалась засаленная овечья шапка, и хромовые сапоги у него были со скрипом. На толстом кожаном ремне, петлей накинутом на его заплывшую жиром шею, болталась внушительная кобура с наганом. На груди на красном толстом шнуре висел утративший прежний блеск свисток.
Утро он начинал с обхода. Шел по Манучаровской из конца в конец, заложив руки за спину, шагал медленно, но глаза бегали по сторонам – в надежде придраться к чему-нибудь. Упаси Бог, углядеть ему подле какого-нибудь дома мусор: клочок бумаги, окурок, не говоря уже об упавших с веток перезревших плодах, раздавленных прохожими!
Иван никому спуска не давал. Подходил к воротам «провинившегося», стукнув пару раз колотушкой, вызывал хозяина и, погрозив пальцем, шикал:
– Шштррафф!..
Зная о поганой этой его привычке, обитатели Манучаровской нередко, еще до появления Ивана, выбегали на улицу – глянуть: а не сбросило ли дерево фрукт какой под ноги? Чем дьявол не шутит?!
Ивану-то и было поручено отыскать преступного писаку.
Матевос-бек был вне себя. По его указке карикатуры и обличительные листовки посрывали. А поскольку «пасквили» писаны были от руки, то и стали таскать всех в управу – почерк сверять.
Предстал и наш Александр перед экспертами. А ими были городской нотариус Александр Баграмов и сам… Матвей Матвеич. Они заставили его написать несколько строк сперва правой рукой, а затем левой. Пристрастные проверяльщики пришли к единодушному мнению: заглавная буква «А», оставленная левой рукой Александра, смахивает на букву «А» из текста злополучного памфлета.
Тут его и схватили, заточив в Зангезурский тюремный замок – горисскую тюрьму. Желая отвести подозрения от своих друзей, Александр Бакунц переправляет в шушинский «Пайлак» письмо, которое газета и публикует в номере от 6 августа:
«В редакцию газеты «Пайлак»
Горис, 1 августа 1915 г.
Окажите любезность, поместите на страницах газеты признание мое, дабы оградить от непозволительных гонений ни в чем не повинных людей: довожу до Вашего сведения, что автором фельетона, увидевшего свет в № 40 газеты «Пайлак», являюсь я».
Теперь Матевос-бек мог спать спокойно: его заклятый враг, этот сопляк-паршивец, пойман. И слава Богу – ведь на носу перевыборы городского головы.
Город заволновался. Нашлись люди, вступившиеся за Александра. Посыпались письма протеста в Шушу, Баку, Елисаветполь, Тифлис. Подал прошение елисаветпольскому губернатору Ковалеву и Степан, отец Александра. Меж тем скандал разрастался как снежный ком. И вот уже голос подает бакинская газета «Арев» («Солнце»):
«Действительность наша ох как удивляет: тягают в суд даже из-за фельетона, причем основанием для задержания служат одни предположения. Несколько дней тому назад расклеены были по всему Горису писанные от руки листовки, порочащие городского голову М. Тер-Григоряна, и упомянутый в ней господин Тер-Григорян, Бог знает чем руководствуясь, велит арестовать и заточить в тюрьму школьника Александра Бакунца. Для сличения почерков создается специальная комиссия, в которую входит узкий круг лиц, приближенных к обвинителю, что, естественно, вызывает возмущение среди местной молодежи. Градоначальник по этому поводу позволяет себе неуважительные выпады в ее адрес в присутственных местах. Возмущение молодежи направлено не столько против главы города, сколько в защиту справедливости…
Прибегать к силе в таких обстоятельствах равносильно преступлению, и градоначальник должен это осознавать, особенно когда травит школьника».
Не оставила в беде своего корреспондента и газета «Пайлак» В номере от 16 августа появилась заметка под заголовком «Дело Александра Бакунца». Газетчики сочли арест противозаконным и требовали немедленного освобождения заключенного:
«Задолго до публикации упомянутого фельетона его текст был читан в редакции в присутствии двух именитых юристов, и все сошлись в мнении, что ничего предосудительного он не содержит. Воистину, до чего можно дойти, если даже безобидный юмор подвергается гонениям, да еще со стороны блюстителя закона?!»
Редакция газеты порицает излишнее рвение экспертов-самозванцев и якобы «униженных»:
«Знать бы, кто дал право господам «униженным», выступавшим в качестве экспертов, судить противника?! Вопрос остается без ответа, тем более, что отец безвинно пострадавшего студента господина Бакунца уже обратился с письмом к самому губернатору. Ответа на прошение еще нет, а господин Бакунц уже заточен в тюрьму.
Городской голова не в первый раз прибегает к расправам со своими противниками. После публичного скандала, учиненного господином Тер-Григоряном против учителя приходской школы господина Самсона Ованнисяна, случай с господином Бакунцем был вторым, получившим огласку. Как долго заставит себя ждать третий?
Такого градоначальника Горис заслужил, потому что подобные эксцессы имели место на глазах у всех».
НЕПОКОЙ
Бохчагюл места себе не находила. Она металась по дому и саду, боясь показаться на глаза соседям: людям-то рот не заткнешь. По ночам выбиралась она из дому и, сидя у ворот, исходила слезами. Не знала, что делать, куда податься.
На другой день, поутру после ареста сына, Степан отнес ему домашней еды. Узелок у него приняли, но до сына не допустили. Тут и надумала Бохчагюл самому Матевос-беку в ноги упасть: может, сжалится и сына выпустят.
Бохчагюл с Вааном пошли и встали у самых ворот дома градоначальника. За воротами был просторный двор, а там отливал зеркальной гладью пруд, под деревом паслась парочка оленей-джейранов. Вместо обычного молотка-стукалки на воротах белела кнопка электрического звонка. Ваан нажал на нее, раздался долгий переливчатый звук, и минуту спустя появилась служанка бека.
– Зачем пожаловали?
Бохчагюл сказала, что пришли они повидать Матевос-бека или его супружницу Сатеник. Служанка хлопнула дверью калитки и ушла. В щелочку Ваан подглядел, как та шепнула что-то на ухо тикин Сатеник, потом ханум ушла в комнаты и, почти тотчас выйдя, что-то сказала служанке.
Им открыли, и мать с сыном прошли во двор. Ваан шел, глаз не сводя с оленей, и все это время его не отпускала мысль, что заглядываться на джейранов – равносильно преступлению: ведь они были собственностью бека, к тому же не просто бека, а еще и градоначальника. Несколько ступенек – и они уже на небольшой веранде. Навстречу им вышла тикин Сатеник.
– Бог в помощь. Говорите, что привело вас к нашему порогу?
Заливаясь слезами,
Бохчагюл, путаясь в словах, объяснила причину их появления. Тикин и рта не успела раскрыть, как Бохчагюл бухнулась ей в ноги и зарыдала. Тикин отпихнула ее ногой. Ваан тотчас подскочил к матери – помочь ей подняться – и отошел в сторонку. И тут послышался истошный крик тикин Сатеник:
– Так это ты произвела на свет этого поганца?! Матвей, Матвей, ты бы вышел своими глазами поглядеть – кто к нам пожаловал!..
На веранде появился сам Матевос-бек, лысый, в цветастом халате, в остроносых персидских чувяках.
Ваан впервые видел человека, перед которым трепетал весь город.
– И за кого же ты пришла просить меня, несчастная женщина? – рявкнул бек, шаря глазами по сторонам – в надежде увидеть, что ему принесла просительница.
Собравшись к городскому голове, Бохчагюл надела свой лучший, шитый в традициях Зангезура наряд. На лбу у нее в монистах красовались серебряного чекана монеты. Подвязалась она поясом красного атласа, обернув им талию несколько раз. На ногах праздничные, чуть заостренные чымушки, рот закрывала традиционная повязка. В таком вот виде и замерла она перед Матевос-беком.
– Говори, ты же не статуя какая-нибудь, чего ради пришла? – взревел он в ярости. – Говори, иначе выдворю вон!..
Не поднимая глаз, стала она умолять Матевос-бека, чтобы тот великодушно простил Александра, повелел выпустить его из тюрьмы.
Едва успела бедная Бохчагюл выдохнуть свою просьбу, как загрохотал голос градоначальника:
– Я должен примерно наказать его, чтоб другим неповадно было. Я вздерну этого паршивого щенка, чтобы все знали – негоже играть с добрым именем моим! Все должны знать, что это больше, чем смертный грех! Вон с моих глаз! Пошли отсюда. Видеть вас не желаю!..
Бохчагюл с трудом держалась на ногах. Сын боялся, что в отчаянии она рухнет к ногам городского головы и станет умолять его о прощении. Но этого не случилось. Взглядом, исполненным презрения, окинула она бека с головы до ног, поправила повязку, прикрывавшую рот, и потащила Ваана к выходу. Ее колотило, и дрожь эта передалась сыну. Он порывался бросить беку в лицо грубые слова, да только язык присох к нёбу.
Ворота закрылись за ними с громким стуком.
* * *
На другой день Ваан с матерью пошли к тюрьме. Едва переступив порог тюремного двора, парень почувствовал, как пошли надвигаться на него толстые стены ограды, по которым расхаживали стражники с оружием. Громадные ворота окованы были железом с обеих сторон, мощные стены прочной кладки пугали, гулкая пустота двора угнетала.
Нужно было дернуть за кольцо, чтобы там, в каменных глубинах, раздался звонок. Ваан вцепился в него и не отпускал. Спустя минуту отворилось маленькое оконце, откуда раздался
голос:
– Кому передача?
Просителей впустили. Пройдя через двор, они уперлись в железный шлагбаум, за которым стояли арестанты. Позвякивая огромными ключами, громыхая сапогами, с шашками на боку, вышагивали жандармы, не сводя глаз с заключенных. Когда один из жандармов отвернулся, Александр радостно кинулся навстречу своим.
Арестантской робы на нем не было – по его делу суд еще не состоялся. Против ожидания, встречу Бохчагюл вынесла без слез. Сдержалась, чтобы, как она признавалась потом, сын «не пал духом». Говорила мать мягко, обнадеживая сына.
Ваан принес Александру головку спелого подсолнуха. Стражники развязали узелок с одеждой и едой, собранный матерью, роясь в нем в поисках чего-то запрещенного. Приняв из рук Ваана головку подсолнуха, стражник переломил ее пополам, ища и там нечто. Младший не выдержал и заревел. Когда утер слезы, заметил, что вглубь тюремного здания ведут два прохода: светлый и темный.
Александра увели через последний. Он помахал им и, прижимая к груди половинки подсолнуха, довольный и веселый зашагал туда.
Глаз Ваана скользнул в светлый проход, по стенам которого масляными красками были выписаны ангелы и выглядывавшие из облаков старцы, бородатые и босоногие, парящие в небесах. Ваан взгрустнул, что брата его, Сантри, повели через темный и мрачный проход, забранный решетками, а не этим «расписных красот» коридором.
Дома отец пояснил, что это к лучшему, потому что коридором со святыми на стенах ведут обычно на мученическую смерть.
Как выглядела тюрьма, Бакунц опишет позже в повести «Кёрес»:
«Город Горис обзавелся тюрьмой в три этажа, настолько вместительной, что в ней можно было упрятать половину обитателей старого Гориса – Шена…
Ата-апер, почтенный старик, словно видит час, когда на месте базара он или кто-нибудь из старожилов Кёреса найдут распаханное поле, а выше дома пристава Васила раскинутся пастбища, и Зеленый родник, исток которого остался под стенами Белой тюрьмы, забьет с новой силой.
Рассказывал Ата-апер медленно, растягивая слова, как это умеют коренные кёресцы. А вот кому выпадет открыть исток Зеленого родника и как это будет выглядеть, Ата-апер не говорил, но не уставал вспоминать о том, как ходил в подпасках и пас волов как раз там, где теперь стоит Белая тюрьма».
ЗАПИСКИ ИЗ НЕВОЛИ
Александр и в горисском застенке не сидел сложа руки: ему удалось передать на волю свои записи. 29 августа 1915 года в тифлисской армянской газете «Оризон» («Горизонт») появляется его письмо «Тревожная ситуация», подписанное коротко – «Б.». В нем речь идет о разбойном набеге кочевников племени таракяма, возвращающихся с зангезурских альпийских лугов в места своего обитания в долину Мугана. На всем пути к себе грабят они армянских крестьян, вытаптывая посевы, громя жилища и обирая сады.
Привожу отрывок из этой корреспонденции:
«Брнакот, Сисиан, 10 августа
На склонах окрестных гор уже разворачиваются разбойники: каждый день они там постреливают, совершают конные налеты, устраивают сборища и тому подобное… Угроза нарастает. Вот уже несколько дней кочевники-тюрки (или кавказские татары, которые после советизации будут именоваться азербайджанцами. – Г.М.) из племени таракяма, сорвавшись раньше обычного с привычных для них наших яйлагов, движутся в сторону Муганской степи. Как стало известно от лазутчиков-тюрок, люди качаха-разбойника Сулеймана получили приказ – в кратчайшие сроки переправить в Карабах всех, кто не способен держать оружие… В настоящее время 15 населенных исключительно армянами сел пребывают в тревоге и страхе. Они отлично понимают, что в случае нападения на них помощь подоспеет не скоро, отбиться же собственными силами невозможно, потому что как Сисиан, так и весь Зангезур, отрезанные от районов дислокации больших армейских сил, являют собой островок посреди неприступных гор и бездорожья. Положение осложнилось донельзя…»
* * *
Газета «Пайлак» 23 августа извещает своих читателей:
«Как сообщили нам из Гориса, конфликт между нашим корреспондентом Александром Бакунцем и градоначальником господином М.М. Тер-Григоряном улажен, и господин Бакунц выпущен из тюрьмы. Как выяснилось, автором обличительной листовки против градоначальника был вовсе не Бакунц, а лицо постороннее, которое новой листовкой и даже письмом уведомило, что господин Бакунц тут ни
при чем».
ОПАЛЬНЫЙ ГРАДОНАЧАЛЬНИК
Минет два десятка лет после всех этих событий, и Бакунц вновь вернется к образу Матевос-бека и его кичливой жены Олиньки-Сатеник в повести «Кёрес»:
«Первыми открывают свои лавки мясники… Появляются первые покупатели… Успела уже набрать мяса, хлеба, зелени прислуга русского батюшки Маруся … Набрала всего и жена стражника Васила, тоже Маруся, преуспел и каламдан армянской консистории Пачисти Аванес, слуга Вагаршак-бея, фаэтонщик Ибиш; Чакмачи Вескан взял половину бараньей туши: у него нынче вечером намечается помолвка …
А вот показался и сам отец города, градоначальник Матевос-бей, за ним поспешает полуглухой-полунемой Кири, сторож городского парка, служитель при городской думе и одновременно слуга тикин Олиньки. Он таскал за нею тяжести, мыл ковры, по субботам носил воду из родника Шор, потому что по субботам тикин Олинька вместе с прачкой затевала стирку. Боже, что творилось тогда с тобой, город мой родной! В эти дни нельзя было пройти не только по их улице, но и по соседним тоже… Пух и перья из бесчисленных подушек летели тучами над крышами домов, как тополиный пух в мае. Пушинки вились в воздухе, долетали аж до здания суда и оседали на бровях стряпчего в суде. Так весь город узнавал, что в доме градоначальника стирка. Весь двор, балконы и даже стены со стороны улицы белели от развешанного белья.
Пока мы заняты были стиркой тикин Олиньки, городской голова со своим телохранителем Кири уже вступил в пределы базара. Проходя мимо мясных лавок, Матевос-бей прежде всего следит за чистотой. Но его тянет к фруктовым рядам, где торговцы с его ведома не только заняли часть площади, но и прихватили тротуар, разложив тут горы арбузов и дынь и корзины с виноградом. Все это прикрыто от палящих лучей солнца огромным холстом. Между горами фруктов есть узкий проход, настолько узкий, что двум покупателям там не разминуться. Но именно эта узкая щель и привлекает градоначальника.
Ноги несут Матевос-бея и его прислужника в этот рай бессмертия. Невозможно без восхищения описать сцену, когда Бижо Акьял, известный всем торговец фруктами, подносил к носу градоначальника желто-зеленую дыню, на которой еще блестели капельки росы. Седеющий уже Матевос-бей умилялся как ребенок, брал в руки дыню и обнюхивал ее. А торговец в следующую минуту уже протягивал арбуз, и какой арбуз!..
А Матевос-бей уже нырнул в соседнюю лавку, потому что на глаза ему попались иссиня-черные крупные сливы. И он уже подробно расспрашивает, в чьем саду произрастают такие, как долго они могут храниться в погребе-маране, дотянут ли, скажем, до 4 ноября (день рождения тикин Олиньки) и можно ли варить варенье из этих феноменальных слив, как назвал их Матевос-бей…
Часы показывали время, которое в народе называли временем судейского чаепития – датавори теи вахт. Уже больше одиннадцати, а судьи только-только начинали собираться к зданию суда, где к тому времени уже толпился народ. Итак, настало время судейского чаепития, а Матевос-бей еще не добрался до последней лавки во фруктовых рядах. А лавок тех было великое множество, и выстроились они, будто нарочно, так, что вели прямо к зданию думы, как раз на пути градоначальника. Несколько членов думы, считавших себя прогрессистами, осуждали эту слабость Матевос-бея и собирались на ближайших выборах главы города накидать ему черных шаров».
И они, прогрессисты, накидали-таки черных шаров Матвей Матвеичу. Их примеру, памятуя о травле Александра Бакунца, последовали и другие думцы. С треском провалив выборы и помыкавшись еще года полтора в Горисе, Матевос-бек Тер-Григорянц вместе с распрекрасной Сатеник своей, бакунцевской «тикин Олинькой», и двумя дочками укатили в Баку. Бывший градоначальник погиб в сентябре 1918 года во время очередной резни армян в Баку. Что сталось с Олинькой-Сатеник и их дочерьми Марией и Ниной, я так и не выяснил.
Но в подшивке горисской газеты «Кармир рашпар» («Красный пахарь») в номере за 14 июня 1927 года обнаружил я любопытнейший материал: «Баку
В апреле 1927 года состоялось общее собрание земляческого союза дарабасцев. Собрание решило обратиться к местным властям с просьбой назвать школу именем тов. Степана Шаумяна и присвоить садам «Гасани бах» с прилегающей местностью имя всеми уважаемого Матвей Матвеича».
Кто бы и что ни говорил о Матевос-беке, дарабасцы и годы спустя после его трагической гибели хранили добрую память о своем односельчанине.
В КРУГЕ ГОРОДСКИХ ЗАБОТ
Хоть и сошел со сцены Матевос-бек, но все же был он личностью незаурядной. Родился он в сисианском селе Дарабас, русские именовали его Дарабаз, окончил реальное училище в Шуше. Учился вместе со старшим братом Миграном в Лазаревском институте восточных языков в Москве. Когда братья уехали в Баку, неугомонный Матевос создал при армянских клубах нефтяной столицы образовательные отделения, а для поддержки общественно-культурной жизни занимался сбором пожертвований, читал цикл «Восточных музыкальных лекций».
Позже Матвей Матвеич с братом перебрался в Горис, где ему предложили должность начальника местной тюрьмы, а в мае 1911 года городская дума избрала его городским головой.
* * *
На первом же заседании нового состава городского самоуправления градоначальник Матевос-бек Тер-Григорянц обрадовал горисцев сообщением, что отныне на рабочих заседаниях городской думы может присутствовать каждый горожанин, включая корреспондентов газет.
Тигран Сазандарян, учитель истории Александра Бакунца в приходской школе-пятилетке (в 1916 г. у него родится дочь, будущая оперная дива Татевик Сазандарян, народная артистка Советского Союза), в шушинской газете «Карабах» от 16 февраля 1912 года описал это времечко так:
«В дверях думского зала застыла фигура мясника. Всем своим видом он словно просил снисхождения и помощи. И это возымело действие: цену на баранину открытым голосованием подняли с 12 до 13-ти копеек, причем большинством голосов, оставив цену на говядину прежней – 9 копеек за фунт. Просто торговца говядиной в тот день в думе не было.
Утром узнав, что гласные цену на его мясо почему-то оставили без изменения, торговец говядиной, посчитав решение думцев несправедливым, пошел к самому градоначальнику: «Где теперь хорошего мяса можно раздобыть?! И скот уже не тот, да и цены на него подскочили неимоверно». «Не шуми, обсудим, – успокоил его Матвей Матвеич, – таксу пересмотрим».
На очередном заседании Тер-Григорянц вернул гласных к вопросу о ценах. На сей раз в дверях маячила фигура торговца говядиной. Один из думских предложил новую таксу утвердить тайным голосованием.
Матвей Матвеич удивился: «С чего это вдруг, господа, вас потянуло на тайное голосование? Дело-то житейское, пустячное!»
Но в душе он был доволен, что цены на баранину и говядину будут утверждаться тайным голосованием. Представь себе мое удивление, когда обнародовали результаты. Фунт баранины стал стоить 12 копеек против 13-ти (скорее всего, по причине отсутствия в зале заседания продавца баранины), говядина же подросла в цене на копейку (ведь в дверях торчал ее продавец!)»
* * *
В сентябре 1915 года газета «Пайлак» публикует на своих страницах статью – «В канун избрания городского головы Гориса», из которой я привожу небольшой отрывок:
«Деятельность городского головы Гориса, со слов отдельных гласных, оказалась совершенно бесполезной. За все время своего пребывания на посту он либо ничем не занимался, либо воплощал в жизнь намеченное настолько неумело, что гласным то и дело приходилось улаживать возникающие недоразумения...
Вот факты:
до избрания господин М. Тер-Григоряна городским головой в Горисе было электрическое освещение. Ежегодно на освещение улиц и здания городского управления тратилось 720 руб. Новый городской голова урезал эту сумму до 320 руб., выдвинув идею построить для города собственную электростанцию. Разговоры об этом идут по сей день. Закончилось же все тем, что контрагент, обеспечивающий освещение города, господин Петросян отказался это делать, и улицы Гориса теперь погрузились во мрак;
для спасения города от селевых потоков после дождей управление города еще три года тому назад выделило 700 руб. на прокладку водоотводов, но до сих пор ничего в этом направлении не предпринято;
в городе нет водокачки и пожарной машины, хотя пожары случаются довольно часто. Средства на эти цели были отпущены еще года три-четыре назад;
на содержание городских родников ежегодно выделяется 100 руб., а на обустройство нового родника дума в свое время выделила дополнительные средства. Да и существующие родники находятся в плачевном состоянии;
деревянная часть старой городской школы выставляется на аукционную продажу, а камни из кладки городской голова продает своим людям по 3 руб. за сажень, тем же, кто готов заплатить за них по 10 руб., он отказывает;
с торговцев овощами и фруктами градоначальник получает по 3, а то и по 6 руб., а куда деваются эти деньги, гласные не знают;
без ведома гласных выделяются 1.500 руб. якобы на обустройство улиц, под коим городской голова разумеет переброску куч земли с одной стороны улицы на другую;
не считаясь с мнением гласных, за какие-то несколько месяцев городской голова раз пять уже меняет особняки под местное самоуправление, выбрасывая невесть сколько денег за их аренду…
В канун избрания городского головы горисцы выдвигают господину М. Тер-Григоряну веские обвинения. Что ответит на них городской голова?»
Как мы уже знаем, занозистый Матвей Матвеич поплатился за все местом градоначальника.
* * *
Брат Матвей Матвеича – Мигран занимал разные посты в уездных органах власти, стал секретарем Зангезурского мирового отдела и был «уволен от занимаемой должности и вовсе от службы, согласно прошению его, 30 июня 1914 г.». Переживать Мигран не стал, и вернулся к первой своей профессии – портного. Многим льстило, что они носят костюм от Мигран Матвеича.
За отъездом тикин Олиньки Союз армянских женщин в Горисе возглавила Ашхен Мелик-Шахназарян, обожаемая Бакунцем учительница русского языка. А в кресле Матвей Матвеича восседал теперь либерал Акоб Тер-Арутюнян, бывший староста Кёресского сельского общества.
Акоба Тер-Арутюняна на посту городского головы сменит родич Александра Бакунца – Давид Хуршудян. Он и станет последним выборным градоначальником Гориса.
В ПАМЯТИ ЗЛОСЧАСТНОГО ГОДА
37-й стал братской могилой советской интеллигенции. Обескровил он и армянскую культуру.
С той черной поры прошло уже три четверти века, но и по сей день неизвестны места многих захоронений. Сгинул без следа и Аксель Бакунц.
* * *
В темном углу сырой тюремной камеры рукою Акселя нацарапано: «Сегодня поведут кончать меня. А. Бакунц 8.07.37».
Конвоиры вывели Акселя вниз в ущелье реки Раздан-Зангу. Дали заступ – яму себе рыть. Он повесил пиджак на ветку дерева и принялся копать. Когда он вырыл яму, его спросили:
– Последнее желание есть?
– Дайте курнуть.
Один из солдат насыпал махорки в квадратик газетной бумаги, протянул ему. По иронии судьбы Аксель держал в руках клочок с собственной фотографией. Когда самокрутка догорела до пальцев, Аксель продел две травинки в окурок и затянулся в последний раз. Может, так он хотел еще на миг продлить жизнь.
– Глаза завязать?
Отказался.
Пройдет сорок лет, занесет в Ереван одного из тех конвоиров, из Днепродзержинска. Купив газету и увидев там портрет Бакунца, он вспомнит, что именно этого человека вели они к реке Зангу. Снова придет в то ущелье, будет искать, искать, искать, пытаясь найти то место… Но за сорок лет здесь многое изменилось.
Гамлет Мирзоян
Оставьте свои комментарии