№ 16 (222) Сентябрь (1-15) 2013 года.

«В его облике, как и в картинах, была какая-то трагичность»

Просмотров: 6260

О Минасе Аветисяне вспоминает народный художник Армении Роберт Элибекян

Так получилось, что 60-70-е годы стали золотым веком армянского искусства. Нонконформизм того времени оказался не случаен: одни делали халтуру и жили хорошо, другие хорошо рисовали, но их работы не принимали. На одну из выставок не пропустили работы Кочара, Минаса и мою. Мастерская Минаса находилась близко, и поскольку у нас не имелось денег, мы пешком донесли его работу туда.

Ереван тех лет был загадочным городом. Здесь гастролировал Кливлендский симфонический оркестр, пел Жак Брель, мы находились далеко от Кремля, и потом, наши власти оказались очень лояльны, практически не мешали новому искусству.

В 1972 году благодаря стараниям тогдашнего председателя горсовета Григория Асратяна и энтузиазму Генриха Игитяна открылся единственный в СССР Музей современного искусства, обнаруживший новое видение мира. Воздух свободы хлынул в армянское культурное пространство во всех его проявлениях.

Мы сблизились с Минасом на почве нового искусства, затем наша дружба переросла в сотрудничество.

У Минаса уже имелся опыт сценографа: он ставил «Болеро» Равеля, «Три пальмы» Спендиарова. Когда Эдгар Оганесян предложил ему оформить балет «Антуни», Минас доверил мне сделать костюмы. Так началась наша совместная работа.

Эдгар Оганесян, помимо того, что являлся автором балета, еще и занимал должность директора Оперного театра. Он постоянно наблюдал за нашей работой, поднимался на третий этаж, где в фойе Минас расписывал декорации, потому что они не умещались в мастерских театра, видел, как создаются эти декорации. Я делал костюмы с аппликациями. Эдгар дотрагивался до них, говорил: «Роберт, можно моя рука тоже прикоснется к этому колдовству?»

В 1971 году мы с Минасом участвовали в создании фильма «Хатабала», который снимал режиссер Юрий Ерзнкян. Это был самый интеллектуальный человек на нашем пространстве, он прекрасно разбирался в искусстве, литературе. «Хатабала» стал его первым цветным художественным фильмом. Мы поднимались к нему на четвертый этаж и часами делали раскадровку. Минас обожал пастель, и мы делали по тридцать, сорок, иногда по шестьдесят раскадровок, эпизод за эпизодом, а Лида, жена Юры, поила нас чаем. Тогда существовали категории фильмов – первая, вторая, третья. За первую категорию платили самый большой гонорар. До нас дошли слухи, что в Госкино наши с Минасом раскадровки висят в шикарных рамах чуть ли не в каждом кабинете. Юра пошел на маленькую хитрость: дарил их чиновникам из Госкино, чтобы фильму дали первую категорию. Ко времени съемок в Ереване мы уже стали настоящими акулами кино. Стены квартиры купца Замбахова в павильоне студии вручную расписывали под обои. Пастелью и гуашью.

Все вокруг говорили, что мы спятили, Минас – уже знаменитость, и я – начинающий художник. С Ерзнкяном очень легко работалось, мы не только делали костюмы, декорации, но и участвовали в создании кадров, было много импровизации.

В 1973 году в Новосибирском театре оперы и балета главный режиссер театра Ваагн Багратуни, кстати, очень талантливый человек, поставил оперу Спендиарова «Алмаст». Сценография Минаса, костюмы мои. Летели из Еревана в Москву, из Москвы в Свердловск, из Свердловска в Новосибирск. Я никогда не видел, чтобы Минас когда-либо куда-либо торопился. Перед вылетом я зашел к нему домой. Жена его, Гаяне, принесла нам чай. Я смотрю на часы, нервничаю, а он: «Гаяне, принеси еще чаю». Я не выдержал: «Какой чай, опаздываем! До посадки полчаса осталось», а Минас так спокойно говорит: «Все равно без нас никуда не улетят». Пришли на посадку и слышим: «Вылет задерживается». Минас – мне: «Я же говорил, слушай старшего». То же самое происходило в Москве, в Свердловске. Предчувствие его срабатывало, что ли?

Он был такой медлительный. В работе тоже не торопился. Это его спокойствие удивительно. Мы как-то гостили у его родителей в Джаджуре. И они тоже оказались такие же спокойные, никуда не спешили, не суетились. Кстати, вот вспомнил, Минас очень любил всякие травки натуральные. Насчет еды был очень непритязательный, очень медленно и мало ел. По-моему, ему важнее было человеческое общение. Многим казалось, что он высокомерный, а у него просто осанка была величавая. Он высоко держал голову, всегда хорошо одевался, выглядел очень вальяжно. Это уже влияние Ленинграда. При всем том была в его облике какая-то трагичность, как и в его картинах. Возможно, он предчувствовал свою гибель. Он мало спал и часто повторял: «Жизнь человека так коротка, разве можно большую часть ее проспать».

Когда из Тбилиси пришла весть о кончине Александра Бажбеук-Меликяна, мы, человек десять художников, поехали на похороны в Тбилиси. Кто-то поселился в гостинице, а большая часть отправилась ночевать в дом моих родителей. У нас там был просторный дом. Моя мама, Флора Ервандовна, постелила нам на балконе, на полу. Уставшие после дороги, мы легли спать. У Минаса болела голова, он страдал мигренями. Несмотря на головную боль, он всю ночь не сомкнул глаз, рассказывал какие-то интересные истории, говорил об искусстве. И кто-то из ребят не выдержал, возмутился: «Мы знаем, что ты мало спишь, дай хоть нам выспаться». Минас не отозвался своей знаменитой фразой, но она витала в воздухе.

Конечно, как и все творцы, он не мог довольствоваться тем, что сделал. Разговоров на эту тему мы не вели, но по работам ощущалось новое веяние. Человек ведь никогда не знает, что в нем заложено, до конца жизни раскрывается. В последние годы его работы стали более динамичными, более тревожными.

* * *

По линии АОКС Минас в составе группы деятелей культуры поехал на несколько дней в Париж. Но Минас не был бы Минасом, если б с ним ничего не приключилось. В один из дней он не пришел к завтраку. Группа его ждет, а его нет и нет. И к обеду не пришел, и к ужину. Руководитель группы, соответствующий товарищ из органов с ума сходят: что с ним могло случиться? И вдруг кто-то из группы припоминает, что он очень хотел увидеть Дом-музей Сезанна в Эксе. Наше поколение ведь выросло на Сезанне, обожало его. Тут же снарядили машину, отправились в Экс. Уже девять часов вечера, музей закрыт, а Минас бродит по Эксу. Там его и нашли и благополучно доставили в Париж.

Руководительница группы лежит, вся в примочках, голова обмотана платком. Ей докладывают, что Минас нашелся. Тут же она от радости расцветает, зовет его, сажает рядом, берет за руку, не веря глазам своим, спрашивает:

– Ты ли это?

– Да, я, а кто еще? И что такого, ну, поехал в Экс…

– Секс? – глаза руководительницы полезли на лоб.

– Говорю же, в Экс, а вы тут так накаркали, что музей оказался закрыт.

Вокруг художников всегда много женщин. Не обязательно красивых, но обязательно претендующих на романы. И всегда много слухов об их романах, скандалах, изменах. Про Минаса вроде бы никаких слухов никогда не ходило.

Но вот что вспоминаю. Когда мы приехали из Новосибирска в Москву, он предложил сдать билеты на Ереван и на пару дней съездить в Питер, где он учился. Мы так и сделали. Ходили по музеям, по городу. Я предложил остаться еще на пару дней, но Минас отказался: «Ну что ты, дети маленькие, столько времени Гаяне с ними одна!» У меня тоже дети были маленькие, но я почему-то думал, что Мари и без меня вполне справится. Вот такой был Минас.

Записала Роза Егиазарян

Поставьте оценку статье:
5  4  3  2  1    
Всего проголосовало 19 человек

Оставьте свои комментарии

Комментарии можно оставлять только в статьях последнего номера газеты