№ 15–16 (245–246) сентябрь (1–15) 2014 г.

«В бурных водах жизни...»

Просмотров: 8294

В Москве в издательстве «Художественная литература» вышло в свет Собрание сочинений в 7 томах известного армянского прозаика и публициста, путешественника, общественного деятеля и журналиста Зория Гайковича Балаяна.

Время многообразно впечаталось в биографию писателя. Название одного его рассказа – «Тропами детства» – вроде могло бы настроить на идиллический лад, однако в первых же строках читаешь:

«Рос я без отца и матери. Первые два года войны ходил в детский сад. Помнится, как мы не любили спать днем и всяческими путями старались увильнуть от раскладушки. Может, поэтому мне хорошо запомнилось, как трижды за первые два года войны меня освобождали от дневного сна. Первый раз я с радостью побежал домой… Потом я уже знал, что раз отпускают, значит, дома несчастье. Пришла очередная похоронка».

«Я не знаю ни места гибели отца, ни точной даты, ни где находится могила», – писал Зорий Балаян.

А мать его, Гоар, была оторвана от детей и как пресловутый ЧСИР – член семьи изменника родины – сослана. Жила в Средней Азии, в Андижане.

Мальчик с детства мечтал о море, но сына «врага народа» под каким-то предлогом отчислили из военно-морского училища.

Спустя несколько лет романтический (несмотря ни на что!) настрой души побудил выпускника Рязанского медицинского института устремиться по другому продиктованному эпохой «маршруту»: после легендарных арктических экспедиций 20-30-х годов, походов «Красина», «Сибирякова», «Седова», эпопеи папанинской четверки, перелетов Чкалова и Громова многих потянуло на дальний Север. «Курс на берег нелюдимый...» – гремело с киноэкранов.

И Зорий Балаян выбрал местом работы трудно обживаемую Камчатку.

По сравнению со своими предшественниками на этой стезе у З. Балаяна есть важное преимущество – десятилетие не только «оседлой» жизни на Камчатке, но и обильной врачебной практики, требовавшей постоянных разъездов буквально повсюду и позволявшей становиться свидетелем, а то и активным, особенно в силу характера, участником разнообразнейших событий, знакомиться и сходиться с великим множеством людей.

Зорий Балаян настолько обжился в новом «доме», что мать и жена каждая на свой лад ревниво вопрошали: «…Не отняла ли Камчатка у тебя все армянское, все карабахское?»

Еще с камчатских времен З. Балаян стал корреспондентом «Литературной газеты». По собственно литературным вопросам ее позиция в пору брежневского застоя была вполне ортодоксальной и послушной, но вот в разделе публицистики нередко появлялись острые статьи по самым животрепещущим вопросам. Врачебный и прочий, уже достаточно богатый жизненный опыт, а также страстный темперамент, побуждающий камчатского сидельца, как одного из горьковских героев, одному помешать, другому помочь, позволили ему занять достойное место среди таких «активных штыков» редакции, как Евгений Богат, Александр Борин, Аркадий Ваксберг, Анатолий Рубинов…

Вспоминают, что по возвращении на родину в рабочем кабинете Балаяна стояли два стола с двумя пишущими машинками: «Должен писать ежедневно об Армении, но у меня есть и долг, даже долги перед Камчаткой», – пояснялось недоумевавшим.

С выплатой же этих долгов статьями, рассказами и повестями все большее место и в творчестве, и в общественной деятельности писателя занимает «все армянское, все карабахское».

Герой его повести «Хлеб» в горькую минуту проронил: «А моего народа, считай, уже нет на этой земле». Речь о том, что в обстановке Первой мировой войны Турция фактически уничтожила так называемую Турецкую Армению, устроив массовую резню, в которой погибло полтора миллиона человек, в том числе около семисот семидесяти писателей, художников, музыкантов (а чудом уцелевший композитор Комитас сошел с ума).

З. Балаян не раз припомнит в своих книгах тогдашний наказ крупнейшего турецкого политика Талаата: «Право армян жить на земле полностью отменено… Не оставлять в колыбели ни одного ребенка… Нам стало известно, что чиновники женятся на армянских женщинах, я это строго запрещаю и требую депортировать армянских женщин в пустыню…»

Беженцы разбрелись по всему миру, а ближайшим пристанищем сделался клочок полумертвой земли (29 тысяч кв.?км), плодородная часть которой меньше площади озера Севан.

«Занятый» войною мир промолчал. В западной печати даже деловито прогнозировали: «Вероятно, через несколько лет об армянах будут говорить как об исчезнувшем народе» (наподобие ассирийцев и финикийцев).

К сожалению, в результате переговоров с опасным соседом новорожденная советская власть «уступила» Турции историческую армянскую территорию, ранее принадлежавшую Российской империи, а в 1921 году Кавказское бюро ЦК компартии под сталинским нажимом приняло решение передать Нахичеванскую и Карабахскую области (в подавляющем большинстве населенные армянами) Азербайджану. Потом это было «узаконено» и сталинской Конституцией.

Вернувшись с Камчатки, З. Балаян был свидетелем настойчиво осуществлявшихся бакинским руководством «преобразований», в итоге которых в Нахичеванской автономной области армян уже не осталось. Подобная участь ждала и Карабах.

Перемены, произошедшие в советской Армении, вовсе не похожи на то, как в одном эпизоде путешествия «одним-единственным рывком трактор вытащил «газик» из ямы!» Десятилетия напряженнейшего труда потребовались, чтобы на месте могил и пепелищ возник, по выражению писателя, «настоящий, обновленный армянский очаг», чтобы из семисот тысяч сирот и обездоленных выросла четырехмиллионная страна, где каждый год справляли тридцать тысяч свадеб и рождались семьдесят тысяч детей.

Среди тьмы персонажей книги «Очаг», как и во всем написанном Зорием Балаяном, много участников Великой Отечественной. В одном лишь Шамшадинском районе ему рассказали и об Акопе Адамяне, чьим именем на Украине названа высота, при штурме которой он геройски погиб, и о Саркисе Айрапетяне, на третий день войны врезавшемся со своим горящим самолетом в колонну вражеских танков, и об Артавазде Адамяне, вытерпевшем в плену пытки раскаленным прутом со звездой на конце.

С гордостью напоминает он, что одним из легендарных защитников Брестской крепости был его соплеменник Самвел Матевосян. А я помню, как в начале семидесятых годов вместе с летописцем той далекой были С.С. Смирновым оказался в доме у этого героя. Сидели в саду, совершенно опустошенном хозяином – для букетов гостям. Кто-то мирно попыхивал папироской, и на память приходили строки Геворга Эмина о фронтовых ночах, когда в кромешной темени огоньки солдатских самокруток казались звездочками с неизвестной судьбой, способными вот-вот погаснуть навсегда.

Зорий Балаян был и одним из вступившихся за Матевосяна, когда тот сделался жертвой клеветы.

Пространный очерк «Крылья» рассказывает о летчике Нельсоне Степаняне, который начал свой боевой путь под осажденным Ленинградом, а закончил дважды Героем Советского Союза, совершив незабываемый подвиг под Либавой: «…Поняв, что горящий ИЛ-2 невозможно посадить на своей территории, он сделал резкий разворот и врезался в расположение транспортов противника», – говорится в одном из документов архива Министерства обороны.

«Крылья» создавались со свойственной автору «дотошностью»: «Мне довелось обойти все места боев Нельсона… Днями я пропадал в архивах Еревана, Москвы, Ленинграда… Какое это удовольствие – совершать путешествие по архивам огромной страны, спустя десятки лет читать фронтовые газеты!.. Я прочитал все, что было в разное время написано однополчанами о жизни и гибели Нельсона».

В собрании сочинений писателя «Крылья» входят в раздел «Портреты», это в самом деле портрет. И все же наибольшие удачи З. Балаяна в этом жанре или роде иные.

По уже известным читателю причинам, в детстве самым близким мальчику человеком оказался дед Маркос. Неудивительно, что он и стал впоследствии первой «моделью» молодого литератора, в данном случае – портретиста.

Литература богата фигурами подобных стариков с их уроками внукам, да и всем окружающим, преподанными не столько словами, сколько всем образом жизни, будничным поведением и поступками, отношением к миру, природе, людям. Маркос – еще одно примечательное лицо в этом трогательном иконостасе. Уже заголовок повести «Мой дед резал хлеб стоя» говорит об органическом уважении героя к плодам человеческого труда, подлинной твердыне его взгляда на мир и жизнь, когда, по его убеждению, днем «мужчина может лежать только в гробу».

Высокая этика старика сказывается в том, как он наставляет внука вести себя в дни смертей и похорон, чтобы тот ощутил случившееся горе общим, касающимся своим черным крылом и его детской души. Маркос велит мальчику отнести стакан воды бабушке, потрясенной новой потерей военных лет. И тот позже понял: «Бабушка должна была увидеть меня и подумать, что жизнь продолжается. Она за меня в ответе».

Если дед как бы невольно «позировал» будущему портретисту, то с родителями было куда сложнее. Об отце остались лишь самые смутные воспоминания: «…Как раз в день моего двухлетия прикатил… «черный ворон».

«Всю жизнь мама молчала, – пишет сын. – Скрывала от своих сыновей то, что терзало ее душу из года в год, изо дня в день». Молчала, не только щадя их, но и не слишком веря политической «погоде», когда подкрадывалась и почти уже в дверь стучалась ресталинизация.

Зорий Балаян напоминает сказанное великим армянским поэтом Чаренцом: «Все превращается в пепел и золу. Все, кроме памяти».

Так и из воспоминаний Гоар и знакомых, уцелевших писем и документов (порой – «клочков бумаги, исписанных карандашом») стал постепенно складываться отцовский образ, фигура самостоятельно мыслившего человека, не просто страстно занятого своим делом (был наркомом просвещения Нагорно-Карабахской автономной области), но тревожно задумывавшегося и о правомерности огульной антирелигиозной пропаганды, закрытия и разрушения храмов, расправ со священниками, и о судьбе всего огромного государства (ища ответа в истории былых империй), и о разраставшемся вокруг страхе, у которого, как известно, глаза велики («Не превращаем ли мы троцкизм в эпидемию?» – говорилось в письме отца одному из сталинских сатрапов Багирову). А читая о его откровенных беседах с друзьями, о переписке с известным армянским историком и публицистом Давидом Анануном, снова припоминаешь: «Шел я не один».

Автор повести «Без права на смерть» (З. Балаян именует ее «Книгой памяти») признается на ее страницах, что, казалось, он никогда не завершит ее: столько нового и подчас неожиданного открывалось и в биографиях главных героев, Гоар и Гайка, и в попутных судьбах современников вроде того же Д. Анануна или поэтессы Виктории Гольдовской, что, как сказано в известной поэме А.Твардовского, распахивалась «за далью – даль».

И буквально врывалось, вламывалось в повествование пережитое уже в самую последнюю пору жизни матери – годы перестройки, развал СССР и – Спитак!

Этому чудовищной силы землетрясению посвящена книга Зория Балаяна «Противостояние», которую читать больно. «В развалинах мы насчитали более ста школьных портфелей. Пионерские галстуки, книги, тетради… К нам подошел человек лет тридцати. Разговорились. Узнали, что его сынишка погиб в этой самой школе. Почти все дети погибли, сказал он… Пятьдесят сел погибло полностью».

Или вот такая внешне бесстрастная цифирь: «Похоронить десятки тысяч мертвых – такое надо пережить. Отправить сто пятьдесят тысяч школьников и их родителей за пределы республики – это надо организовать. Приютить шестьсот тысяч оставшихся без крова – нелегко».

Есть в этой книге и глубоко личная горечь – горечь публициста, давно бившего тревогу – о недобросовестной, халтурной работе многих строительных организаций, об увлечении возведением высотных домов, невзирая на грозные уроки былых землетрясений: «Четыре раза я пробовал в Ереване напечатать статью о том, как на реке Мармарик рассыпалась… плотина. Всамделишная плотина. Благо не успели наполнить «искусственное море» водой. А то бы четыре села смыло, как при цунами. Не мог напечатать. Ничего у меня не вышло и с материалами о том, как в центре Еревана при полном штиле рухнул девятиэтажный дом. Погибли прохожие. Рухнул строящийся автономный мост. Погибли строители».

И вот теперь: «Восемьдесят два дома, из которых имелись дома-кварталы, разрушены до основания. Их просто нет. И среди них восемьдесят были построены в семидесятые, восьмидесятые годы. Частично разрушены сто тридцать три дома, все они «застойные». И т.д. и т.п.

Счастье, что в эти горестные дни зримо проявлялись соседские сочувствие и помощь. Автор записал благодарные слова пострадавших: «…Если бы не грузины, то неизвестно, что было бы с нами… Дай бог долгой жизни грузинам… Палатки – это грузины. Вода минеральная – грузины. Хлеб – это грузины. И всех наших раненых перевезли в Грузию».В книге «Очаг» упоминалось о таком природном явлении в одном из районов Армении, которое можно определить фразой: «Земля уходит из-под ног»: «Земля здесь многослойна. Один из слоев – глина, которая не пропускает влагу. Родниковые и талые воды, разными путями дойдя до этого слоя, образуют над ним водную пленку. Все, что лежит над этой пленкой, рано или поздно начинает ползти, дрейфовать… Люди с неохотой вспоминают, как они называют, «жуткий миг». Это тот самый миг, когда появляется первый «штрих». То тонкая паутинообразная трещина в стене, то пол отходит от стены, то сыплется штукатурка с потолка. А потом все начинает ползти».

Не собираясь скрупулезно проводить параллели между этим явлением и событиями в Нагорном Карабахе, можно, однако, сказать, что и там долго шло такое, по выражению З. Балаяна, «замедленное землетрясение», пока не грянуло уже настоящее.

Гайк Балаян уже в тридцатые годы обращал внимание на первые «штрихи», вроде отмены в автономной области уроков по истории Армении. По рассказам же Гоар, если в ее юности в столице Карабаха Степанакерте проживали всего три азербайджанца, то после 1936 года они стали туда приезжать во множестве, занимая посты в обкоме, облисполкоме, комсомоле, милиции.

«Штрихи»? «Трещины на потолке»? Или уже – «все начинает ползти»?!

Процесс дальнейшего волевого, насильственного изменения демографического состава населения области сопровождался все более агрессивными действиями в отношении «аборигенов».

«И вот сегодня я размышляю об истоках нашего движения. Карабахского движения, – говорится в книге З. Балаяна «Между адом и раем». – Может, оно началось в тот самый день, когда вандалы с помощью бульдозера разрушили в селе Бананц Дашкесанского района памятник воинам-армянам, погибшим в Великой Отечественной войне (как каждый второй из ее участников той же национальности. – А.Т.)? А может быть, когда ударом топора по голове прямо в борозде вспаханного поля убили восьмидесятилетнего пахаря?»

Избавлю читателя от дальнейшего (поверьте, не менее впечатляющего) перечня подобных же происшествий, в том числе разрушения и уничтожения храмов и кладбищ. «Венцом» же всего стала резня в Сумгаите и Баку.

К сожалению, как убедительно показано в книге, позиция и поведение руководителей СССР в ту пору объективно лишь поощряли лидеров Азербайджана, начавших применять против воспротивившихся насилию даже бомбардировки с воздуха и обстрел с установок «Град».

«О карабахском движении, о нашей Отечественной войне (продлившейся шесть лет. – А.Т.) напишут множество книг, – говорит писатель, считая свой труд лишь «этюдами» к будущим полотнам.

Конечно, это ценные свидетельства очевидца и активного участника драматических событий (вплоть до работы врачом в госпитале), выразительные зарисовки командиров и простых солдат, например потерявшего семью Самвела Авакяна или погибшего Сурена Мнацаканяна, который вынес с поля боя двадцать семь раненых, будучи ранен и сам, Левана Мовсесяна, своим телом накрывшего гранату, которой метили в командира; а также пришедших на помощь зарубежных друзей вроде спикера палаты лордов Великобритании леди Кокс, приезжавшей в Карабах неоднократно, чтобы узнать правду о происходящем там и донести ее миру.

Об уроках, которые диктует происшедшее, лучше всего сказал старик из армянской сельской глубинки:

«Я лично думаю, что на сегодня мы достигли нашей цели. Мы доказали не только противнику, но и самим себе, что нет ни у них, ни у нас иного выхода, нежели жить в мире».

Не к этим ли словам прислушивается писатель, когда говорит в заключение, что «мир – это время самоочищения, которое в народе происходит подобно тому, как оно происходит в море»? Тогда уже по-новому видятся и оцениваются «неистовые митинговые толпы», которые можно толкнуть (да они и сами толкают!) к «политическому радикализму». К тревожным размышлениям об этом З. Балаян возвращается и в своей публицистике, соглашаясь с английским поэтом Оденом, что в лихолетье надо быть в строю, а не в толпе (не забывая, впрочем, и о некоторых опасных потенциях «строя»!).

После таких драматических, повергающих в нелегкие размышления страниц особенно отрадно отправиться вслед за автором в одно из его многочисленных странствий, которым посвящены как «Ледовый поход» и «Голубые дороги», так и «Дорога» (о поездке по Америке), и, наконец, объединенные под названием «Хождение по семи морям», а также «Путешествие через два экватора» и другие.

Имя очерка, о котором пойдет речь – «Моя Киликия», – возможно, вызовет у немалого числа читателей лишь самое глухое воспоминание о некоей исторической дали, памятной лишь по давнему учебнику. А ведь многострадальный армянский народ знавал иные, лучшие времена, в особенности в пору осуществления и даже процветания образовавшегося в 1080 году Киликийского государства.

Увидев в 2002 году в Ереване корабль, сооружавшийся группой энтузиастов по сохранившимся описаниям его «предков» XI-XIV веков, Зорий Балаян стал активнейшим образом участвовать в судьбе этого парусника, получившего имя «Киликия», и стал участником его плавания вокруг Европы.

Этот поход имел не только большой познавательный интерес, помимо спортивного, который всегда привлекал писателя. Он приводит слова яхтсмена Данчо Паназова, что тот совершал свое кругосветное путешествие, чтобы на всех континентах знали: есть на планете такая маленькая страна – Болгария. Плавание «Киликии» воскрешало примечательные страницы отечественной истории и пробуждало в соплеменниках гордость за свою уцелевшую во всех бурях родину, а сверх того – укрепляло связь с разбросанными по миру островками армянского населения.

Писатель однажды заметил, что «излишняя патетика не всегда бывает хорошим подспорьем» (иногда же и повредить может). Но все же порой «не удерживается» – и слава Богу, думаешь, читая, например, такой авторский монолог:

«Вспоминая наше прошлое, мы часто говорим о том, как нам не везло. Не везло прежде всего потому, что оказались мы на перепутье дорог, по которым проносились варвары и вандалы, уничтожая на своем пути все прекрасное. Они топили в волнах крови огромный океанский корабль, имя которому – Пятитысячелетняя Армения. Но корабль жил. Он разламывался на части, на маленькие шлюпки. И каждая часть, каждая шлюпка продолжала плавание в одиночку. Они упорно держались на воде. Приставали к чужим берегам и везде поднимали свой флаг, на котором были изображены школа, церковь, книги».

Или еще: «Армения существовала тогда, когда история, казалось, вычеркнула ее со своих страниц».

Пусть в иных странах, регистрируя приезжих, не справлялись с труднопроизносимыми словами («У меня уже набралась целая коллекция переиначенных, перевранных армянских имен», – с улыбкой замечает автор), но в «маленьких Армениях» сохранялся сам дух народа, сберегались его язык, трудолюбие, культура, историческая память. А в «иконостасе» последней высились такие фигуры, как создатель армянского алфавита Месроп Маштоц, замечательный путешественник Мартирос Ерзнкаци (быть может, ставший одним из спутников Колумба), просветитель, глава религиозного движения Мхитар Себастаци, поэт, историк, энциклопедист Гевонд Алишан…

Писатель справедливо озабочен тем, как мало известно о культурных заслугах армянских «островков». Даже в самой Армении не знают о роли соплеменников в деле спасения и сохранения знаменитого Спаса Нерукотворного, предположительно прижизненного портрета Иисуса Христа (ныне находится в Генуе). Поразительна и рассказанная еще в «Дороге» история: в кровавую пору турецкого геноцида две беженки-армянки, потеряв родных, близких, собственных детей, вынесли по каменистым горным тропам уникальную двухпудовую старинную книгу, разделив ее пополам и добравшись с ней одна в Ереван, другая – в Тифлис. Увы, подвижницы остались безымянными.

Армянские купцы и мастеровые уже в XII-XIV веках прижились в далекой Литве, а в музее возле Гданьска хранится написанное на их родном языке Евангелие, которое считалось пропавшим.

Близко познакомившись со «шлюпкой», причалившей к одному из венецианских островов, Байрон не только написал для армян английскую грамматику, но и армянскую для англичан и вообще проникся глубоким сочувствием к судьбе скитальцев.

Говоря о «маленьких Армениях», было бы несправедливо не упомянуть и ту, какую представлял собою сам экипаж «Киликии»!

То, что большинство команды – моряки (иные, как капитан Карен Балаян, потомственные) и спортсмены, неудивительно. Замечателен спектр других их профессий и биографий. Капитан еще и конструктор, в прошлом – пограничник; тренер детей-инвалидов, которых спас в спитакское землетрясение, когда возглавлял спасательный отряд. В таком же отряде был и врач, хирург Геворг Григорян, после института много лет работавший на севере, в Красноярском крае; автор книги «Возвращение из ада» – о войне за Карабах, где служил врачом и побывал в плену у азербайджанского ОМОНа. Он же – ихтиолог и ботаник, стремящийся доказать, что в Армении могут произрастать любые растения. Армен Назарян – ученый. Самвел Карапетян – инженер, изобретатель. Самвел Акопян – юрист, занимающийся экологическими проблемами. Карен Даниелян – «вечный студент» (биофак, филфак, режиссерский факультет), известный кавээнщик. Чати Бадилян – фотограф, оператор, механик и вообще мастер на все руки. Григор Бегларян – географ, картограф. Гайк Садоян – архитектор. Рубен Карапетян – конструктор хирургических инструментов, занимается ранней диагностикой рака. Самвел Саркисян – киликийский кок… с кибернетическим образованием.

Уф!.. Надеюсь, читатель ощутил, что перед нами не просто судовой экипаж, а едва ли не сколок нынешней Армении с ее явственно ощутимым многообещающим творческим потенциалом и с ее проблемами (стоящий у рулевого весла Саша Маркерян по диплому – инженер-конструктор, еще и дня не работал по специальности, и ему предстоит, говоря корабельным языком, «удержаться на скользкой шатающейся поверхности палубы», то бишь рыночной экономики.

«Путешествие через два экватора» – так назвал З. Балаян первый из очерков о проделанной на яхте «Армения» кругосветке, как с ласковой фамильярностью именует то, что издавна было его мечтой и к чему годами, исподволь… готовился – хотел я было написать, но тут напрашивается еще слово – подбирался, хотя и оно не исчерпывает всей сложности, «многосоставности» мыслей, чувств, переживаний человека, ощутившего подобную тягу – к путешествиям вокруг света. Несмотря на все трудности ее осуществления, буквально целую жизнь все ее «подпитывает», умножает – от любимых с детства книг про знаменитых путешественников и современных примеров замечательных экспедиций, когда сам рвешься в команду Тура Хейердала и восхищаешься Федором Конюховым; до побуждений, самым теснейшим образом связанных со всей судьбой своего народа.

Будучи прослежен по карте, маршрут «Армении» по белу свету выглядит странно: «…не маршрут, а сплошные ломаные линии», – с комической ворчливостью констатирует сам начальник (а вернее, если не побояться громкого слова, душа) экспедиции, задача которой не просто обогнуть шар земной (хотя какое уж тут «просто», если по пути можешь встретиться не только со штормами, торнадо, цунами, но и с отнюдь не романтическими пиратами!), но посетить все «малые» Армении, как делала «Киликия», плывя вокруг Европы.

Разумеется, автор книги постоянно возвращается, как сам пишет: «в объятья романтики… ненаглядных моих волн» (описанию и даже некоей «классификации» которых – от сравнительно мирных «отар белых породистых барашков» до страшенных, с многоэтажный дом – уделено немало страниц. – А.Т.), «вкусного запаха ветра» (снова следует подробная аттестация его «порывов»). «Уличает» любимого соплеменника Айвазовского в том, что изображенного знаменитым маринистом «Девятого вала» не существует в природе. И, сам не чуждый карандашу и краскам, восторженно рассказывает про «волшебство» цвета, какое наблюдал однажды в океане («Ну, кто еще из моряков земного шара видел подобное?»). Наконец, благодарно вспоминает множество мореплавателей, о которых столько читал и по чьим следам странствует.

И все же самое «сердце» книги, ее пафос – в ином. «У меня накопилось целое море интересных данных (лучшее ли здесь слово?! – А.Т.) о наших соотечественниках. Так что не знаю, как я выкарабкаюсь на берег этого самого моря», – и радуется, и тревожится писатель.

Оно, конечно, ему не впервой, подумает читатель, уже знакомый с «Моей Киликией», да и с другими его очерками, о многолюдье которых уже говорилось. Однако известное французское выражение «затруднение от богатства» родилось недаром. И Зорий Балаян справедливо настороже!

«Не корите меня за бесконечные повторы, за этот вечный литературный криминал», – вовсе не из кокетства, думается, «ходатайствует» он за свое новое детище, уличая себя в очередном упоминании о любимом путешественнике, а в другом случае каясь, что «уже цитировал в первой книге трехтомника о путешествии вокруг Европы» байроновские слова.

Сочинения Зория Балаяна не просто интересно, занимательно читать. В них звучит некая общая, объединяющая и драгоценная нота.

В «Моей Киликии» упоминается о том, что архитектор Александр Таманян мечтал застроить армянскую столицу таким образом, чтобы «со всех улиц, со всех перекрестков, из всех домов» была видна священная гора Арарат.

Быть может, читатель не упрекнет меня в особенном преувеличении, если сказать, что при всей пестроте тем и сюжетов в книгах Зория Балаяна тоже – «со всех перекрестков, со всех улиц» – открывается свой «Арарат» – история народа, любимая страна в ее прошлом и настоящем.

Андрей Турков, литературовед, литературный критик

Поставьте оценку статье:
5  4  3  2  1    
Всего проголосовало 17 человек

Оставьте свои комментарии

Комментарии можно оставлять только в статьях последнего номера газеты