Владимир и Василий Немировичи-Данченко – сыновья Александры Каспаровны Ягубян

Из записей Елены Данченко «Мой прапрадед Василий Иванович Немирович-Данченко» («Зарубежные записки», № 36, 2017):

«Мало кто знает, что дворянский род Немировичей-Данченко происходит от войскового товарища Данилы Немирича, польского дворянина, храбро сражавшегося на стороне Богдана Хмельницкого. За отличную службу гетман пожаловал Даниле титул малороссийского дворянина и поместья в Черниговской и Казанской губерниях, в числе которых было сельцо Данковское. Непонятно, то ли сельцо получило название от имени Данила, то ли оно было уже так названо (интересное совпадение, в таком случае), но наш род приобрел двойную фамилию и стал называться – Немирович-Данченко...»

Иван Васильевич Немирович-Данченко, отец Василия и Владимира, – потомок Данилы Немирича в пятом колене.

Василий Иванович Немирович-Данченко родился 24 декабря 1844 года в Тифлисе, в семье командира Кавказского Линейного № 32 батальона майора Ивана Васильевича Немировича-Данченко и дочери коллежского асессора Каспара Ягубяна (Якубова, Ягубова) Александры (девочке было 15 лет, когда она вышла замуж, супруг был старше ее на 25 лет). Всего в семье было шесть детей: пять сыновей – Василий, Владимир, Иван, Прокофий, Михаил и дочь Варвара.

Раннее детство Василия прошло в походных условиях – его отец участвовал в экспедициях в Большой Чечне, в Северном Дагестане, в Нагорном Дагестане. Впечатления детства легли в основу его произведений о кавказской войне (роман «Забытая крепость», повесть «Гаврюшкин плен»).

С 10 лет, после недолгого обучения в тифлисской гимназии, мальчика определили в Московский кадетский (Александровский) корпус. В 1863 году он вышел из корпуса, не захотев стать военным, и поехал в Петербург. Еще в кадетах он увлекся литературой, начав с поэзии, и даже написал письмо поэту Н.А. Некрасову, вложив в конверт свои стихи. Некрасов помог талантливому юноше и напечатал его вирши в «Отечественных записках».

В 1867 году Немирович-Данченко поехал в Москву. Судя по всему, его юность была бурной, чтобы не сказать авантюрной. Через год он был арестован за «разные мошенничества» и помещен в питерскую тюрьму: был голоден и что-то украл в лавке, чтобы поесть. Выйдя из тюрьмы, устроился на работу. Ему и на сей раз не повезло, в 1869-м осудили за растрату. Василий был лишен всех дворянских прав и преимуществ и выслан в Архангельск под гласный надзор полиции с воспрещением всякой отлучки из места, «назначенного ему для жительства». А было ему всего 24 года. Жить в Архангельске ему предстояло пять долгих лет. Служил при Архангельском губернском статическом комитете и очень хорошо себя зарекомендовал.

27 февраля 1874 года архангельский губернатор Н.П. Игнатьев уведомил местного полицмейстера о том, что «Государь Император всемилостивейше повелеть соизволил: смягчить участь осужденного Немировича-Данченко тем, чтобы, не восстанавливая утраченных им по суду прав состояния, дозволить ему повсеместное в империи жительство».

Получив долгожданную свободу, много путешествовал по стране: по Уралу, по Волге и Каспию и по Кавказу. Потом Василий Немирович-Данченко начал ездить в дальние страны: в Германию и Голландию, Испанию, Латинскую Америку, Малую Азию, Африку. Написал он великое количество очерковых книг, в которых ясно виден пытливый взгляд на жизнь.

В историю русской журналистики он вошел как один из первых военных корреспондентов. В 1876 году в числе добровольцев поехал освобождать Сербию, был ранен. Участвовал в Русско-турецкой войне 1877 – 1878 гг. Он не только писал, но и сражался на Шипке, под Плевной, был награжден двумя солдатскими Георгиями, орденом Святой Анны с мечами.

В 90-е годы XIX века Василий Немирович-Данченко обращается к теме кавказских войн. Самые известные его романы: «Горные орлы», «Горе забытой крепости», «Разжалованный», «Князь Селим».

В 1908 – 1909 гг. он жил в Италии. 70-летный писатель был участником и Первой мировой войны. В 1916 году ему удалось выпустить собрание сочинений, состоящее из 50 книг.

Революцию 1917-го Василий Иванович Немирович-Данченко не принял, воспринимая ее «как своеобразное «искушение», которому поддался русский народ». В 1922 году он получил разрешение на выезд за границу. Сначала жил в Берлине, потом обосновался в Праге, где и умер в 1936 году.

У Владимира, пятилетнего мальчика, ярко отложилась в памяти семейная трагедия. Он так ее запомнил: «Отец мой, брат Иван и слуга Николка были в бане и все трое там угорели. И когда спохватились, то отец был мертв, а Иван и Николка были в обмороке…»

После кончины мужа Александра Каспаровна поспешила уехать с Владимиром в знакомую ей Грузию. Учился он в тифлисской гимназии, которую окончил с серебряной медалью в 1876 году и поступил на физико-математический факультет Московского университета, затем перешел на юридический факультет, но в 1879-м оставил университет, не закончив его.

Первая же пьеса молодого литератора – «Шиповник» (1881) – уже через год была поставлена Малым театром. Это очень вдохновило молодого человека. Владимир сочиняет рассказы, повести, романы. За пьесы «Новое дело» и «Цена жизни» ему присуждаются Грибоедовские премии.

В августе 1886-го 28-летний Владимир женился на красавице Екатерине, дочери известного общественного деятеля и педагога Николая Корфа…

22 июня 1897 года в московском ресторане «Славянский базар» состоялась судьбоносная встреча В.И. Немировича-Данченко и К.С. Станиславского. Она продолжалась восемнадцать часов! Разговор шел о возможности создания Московского Художественно-Общедоступного театра (МХТ) в Москве. Друзья привлекли к сотрудничеству Антона Чехова, Максима Горького, Льва Толстого. Как вспоминал Владимир Иванович в книге «Рождение нового театра», взаимопонимание было удивительным: «Мы ни разу не заспорили». Вместе со Станиславским Немирович-Данченко поставил в Художественном театре (позже – МХАТ) все основные пьесы А.П. Чехова – «Чайка» (1898), «Дядя Ваня» (1899), «Три сестры» (1901), «Вишневый сад» (1904), самостоятельно пьесу «Иванов» (1904)…

Не изменил своей профессии Владимир Иванович и в годы перелома – Первой мировой войны и смены власти после революции 1917-го. В 1919 году Немирович-Данченко организовал при МХАТе Музыкальную студию, где поставил ряд спектаклей: «Дочь Анго» Лекока, «Лисистрата» Аристофана, «Карменсита и солдат» на музыку Бизе, «Травиата» Верди, «Катерина Измайлова» Шостаковича, «В бурю» Хренникова и другие.

Самого Владимира Ивановича любил вождь всех народов Иосиф Сталин, который частенько посещал премьеры. За постановку спектакля «Кремлевские куранты» и за многолетние выдающиеся достижения в области искусства и литературы Немирович-Данченко дважды удостоен Сталинской премии. До конца жизни он возглавлял МХАТ, будучи его директором и художественным руководителем.

25 апреля 1943-го 84-летний Владимир Иванович Немирович-Данченко, народный артист СССР (1936), скончался от сердечного приступа и нашел свое последнее пристанище на Новодевичьем кладбище.

Варвара Ивановна (по сцене Немирович, Светланова), сестра Владимира и Василия Немировичей-Данченко, была артисткой оперетты, затем поступила в драматическую труппу. Играла в пьесах Чехова. В «Дяде Ване» Елену Андреевну она сыграла раньше, чем осуществил эту постановку ее знаменитый брат в 1899 году. Заболела туберкулезом. Александра Каспаровна ездила на гастроли вместе с дочерью, затем ухаживала за ней, угасающей. Владимир Иванович часто навещал сестру, особенно в последние годы ее жизни. Варвары Ивановны не стало в 1901-м. Ей было всего 44.

Об Александре Каспаровне Ягубян мало что известно. И вот когда мы уже почти отчаялись, поиски привели нас в Музей-квартиру Владимира Ивановича Немировича-Данченко в Москве, где, разговорившись с научным сотрудником, узнали о существовании работы драматурга Ильи Дмитриевича Сургучева «Завтрак у Анны Каспаровны. Из воспоминаний о Художественном театре». По неизвестной нам причине автор переиначил имя Александры Каспаровны: она в его тексте стала Анной.

Приводим отрывок из записей И.Д. Сургучева:

«Раздался телефонный звонок.

– Говорит Ликиардопуло.

Ликиардопуло – это секретарь В.И. Немировича-Данченко, директора Московского Художественного театра.

– Что скажете хорошего?

– Владимир Иванович просит вас зайти к нему в бюро в двенадцать часов. Не в пять минут первого, а именно в двенадцать...

Без четверти двенадцать я подъезжаю к Художественному театру…

На конторских часах без десяти минут. Значит, ждать… Но вот зашипели змеи в конторских часах: направляюсь к бюро. Последняя змея – стучу.

– Войдите, – раздается знакомый тенорок: по тону слышу, что настроение хорошее.

Отворяю дверь и моментально даю задний ход: на диване сидит какая-то дама, уже пожилая. Немирович тесно прижался к ней и взасос целует ее в щеку.

«Павиан проклятый – не пропустит ни малого, ни старого», – думаю я и не знаю, что делать, и вдруг опять слышу тенорок:

– Да входи же!

Вхожу. Та же поза. Немирович смеется до слез.

– Чего вы смутились? Это моя мамаша, Анна Каспаровна. Мамочка, позволь представить тебе автора.

Пожилая дама протягивает мне малюсенькую ручку с бирюзой, я целую около бирюзы и смотрю даме в глаза: кавказский черный бархат, влажный, с золотыми смешливыми искорками.

– Это ваша большая поклонница, – говорит лукаво Немирович. – Она считает вашу пьесу выше чеховских пьес.

– Выше или ниже – я не знаю, у меня аршина нет, – говорит Анна Каспаровна, – но на вашей пьесе я волнуюсь, а на чеховских – да, хорошо, но мне не холодно и не жарко.

Я начинаю искренно протестовать… И мне кажется, что хитроумный Одиссей Немирович нарочно подстроил эту сцену, чтобы узнать, не глуп ли я и если глуп, то до какого градуса?

Немирович действительно поглядывает на меня испытующим инквизиторским взглядом.

– Как вам угодно, – говорит Анна Каспаровна, – у меня есть свой опыт, свой возраст, своя любовь к театру, я имею право создавать свое собственное мнение, и я его создаю и ни перед кем отчитываться не должна. Ты создал Художественный театр – это превосходно, я первая тебе аплодирую, но я создала тебя…

И тут же я от всей души ей зааплодировал…

– А кто тебе привил любовь к театру? Я. А кто водил тебя и Васю на все утренники в Тифлисе? Я. А кто вышивал ваши кремовые рубашечки, в которых вы были? Я вышивала. Так чего ж ты со мной споришь? А потому вот что. Я сегодня утром спекла пирог с рисом и вязигой. Ты это любишь?

– Люблю, – признался Немирович.

– А вы? – обратилась она ко мне.

– Люблю, – ответил я.

– А потому едемте ко мне завтракать, и не будем терять золотого времени.

И вдруг Немирович изменился в лице.

– Куда ехать к тебе завтракать? В «Лиссабон»?

– Ну да, в «Лиссабон».

– Не поеду.

– Почему не поедешь?

– В «Лиссабон» не поеду. Если б ты жила в квартире, то с удовольствием бы, но в «Лиссабон» – ни за что. Вы знаете, – обратился он ко мне, – мы с Василием двадцать раз снимали ей квартиру, обставляли, старались. А она проживет две недели и снова в «Лиссабон», в своем четырнадцатом номере. Так я говорю? В четырнадцатом?

– Так. В четырнадцатом. Помилуйте! Ну, что мне делать в квартире? Сидишь, как сыч. А в «Лиссабоне» – все свой народ: актеры, актрисы. Сегодня я объявила, что ты у меня завтракаешь – весь «Лиссабон» встрепенулся. Коридор вымыли, ручки у дверей вычистили, в телефонной будке стул поставили: вдруг его превосходительство поговорить изволят. А его превосходительство конки выкидывает.

Скажут: «Анна Каспаровна наврала». Анна Каспаровна никогда не врет. И ты будешь у меня завтракать.

Анна Каспаровна подошла к вешалке, сняла шубу Немировича с великолепным скунсовым воротником и замерла в позе подавальщицы.

Немирович как-то по-мальчишески шмыгнул носом и медленными шагами, как обреченный, направился к матери и начал всовывать руки в рукава. И я понял, что таких сцен в детстве происходило немало.

Анна Каспаровна привычным движением одернула ему низ шубы и вдруг что-то сердито проговорила по-армянски. И о мое удивление! Немирович, тоже сердито, ответил ей и тоже по-армянски. И оба они стали переругиваться по-армянски, и Немирович все время говорил: «Инч, инч...» («Что, что…». – М. и Г.М.).

Анна Каспаровна схватила его цилиндр и как-то задом наперед надела ему на голову, и у Немировича немедленно получился лихой вид парижского булвардье со страшно расстроенным лицом. Потом она потащила его под руку и мы вышли на улицу к извозчикам.

Немирович сказал мне:

– Вы садитесь с мамашей, а я поеду сзади.

– Не юли, не юли, брат. Ты сядешь со мной, а вы езжайте позади…»

Анна Каспаровна устраивала стол. Все ждали Александра Ивановича Сумбатова-Южина, актера Малого театра, драматурга. Немирович-Данченко и Сумбатов-Южин были одноклассниками в тифлисской гимназии, и в дальнейшем женившись на родных сестрах – баронессах Корф, они стали свояками.

«Стол сверкал. Когда кавказец принимает у себя гостя, «какой бы ни был он судьбы, хотя бы в рубище убогом», он сердцем знает, что этот гость дарован Богом и в этом – одно из самых глубоких очарований Кавказа…»

На столе красовались французские вина в «пузатых бутылках», рыбные деликатесы из Елисеевского магазина: «икра и зернистая, и паюсная», «балыки осетровый и белорыбий», а также кавказская рыбка «шемая», специально для Сумбатова-Южина.

«Анна Каспаровна играла прекрасно, и было ясно, что клавир был ей хорошо известен...

Часов в семь вечера она встала, сняла с вешалки шубу Немировича и распростерла ее, как швейцар, и строго, как в детстве, сказала:

– Володя, в театр!

Немирович, творчески взволнованный, всунул руки в рукава, надел цилиндр, взял тросточку, стал опять Зевсом…

И тут вступило старческое, но милое, слегка надтреснутое сопрано: положив руки на плечи сына, мать, улыбаясь, запела из «Периколы» (оперетты французского композитора Жака Оффенбаха. – М. и Г.М.):

Ты – не красив,

о мой бедняжка.

Ты – не богат и не умен,

Манерами – совсем дворняжка.

Как шут гороховый смешон,

А меж тем…

– Что меж тем? – в тон, по роли, спел своим тенорком Немирович.

И мать бросилась ему на шею:

Об-божаю, люблю,

Мой разбойник, тебя,

И умру я, любя…

И слезы потекли из ее прекрасных, счастливых и помолодевших глаз…

Потом свояки уселись на извозчика и поехали по своим театрам: один – в Малый Императорский, другой – в Художественный».

Александра Каспаровна Ягубян отошла в мир иной в 1914 году, успев отметить свое 85-летие, и была похоронена на Армянском Ваганьковском кладбище Москвы.

Авторы выражают свою благодарность Наталье Борисовне Федоренко и Владимиру Вячеславовичу Ермолову, сотрудникам Музея-квартиры В.И. Немировича-Данченко, а также Анне Георгиевне и Сергею Дмитриевичу Морозовым за содействие в подготовке данной публикации.

Армянки – матери знаменитых людей

Я жертва за тебя, о родина святая,

Прими мой смертный миг.

Тебя благословляя,

Я к Господу иду на страшный суд любви…

Казни меня, меня, Отец!

Но за меня и брата,

Как я, Армению и Ты благослови…

Василий Немирович-Данченко. 1916 г.

Будучи свидетелем зверских погромов армян в Османской Турции, Василий Немирович-Данченко в своих стихах осуждает их: в них отображена горькая участь армянина, какой она в действительности и была. В стихотворении «За что?» (1916) поэт клеймит тех, кто тешится над «жертвенным народом», призывает к помощи униженным и притесненным. Этот народ могло бы спасти повиновение, но он избрал «апостольскую казнь».

Над чем ваш дикий смех, слепое осужденье

И злая ненависть? Как будто во вражий стан

Попали мы сюда на казнь и поношенье…

О, если б летопись кровавую армян

Могли бы вы узнать!..

И славны и могучи

Когда-то были мы. На рубежах родных

Дружины смелые сбиралися, как тучи

В громах и молниях, на стражу прав святых…

В Армении цвела великая свобода,

Благословенный труд счастливых деревень,

В руинах царственных погибшего народа –

Вам не понять его тоскующую тень.

У наших алтарей не ваши ли молитвы?

Не тот же ли у нас животворящий крест?

Мы вместе с вами шли в огонь священной битвы

За общую судьбу одних и тех же мест.

Да, правда, мало нас! И меньше с каждым годом

Становится армян… Осмеивайте их!

Но ведь вы тешитесь над жертвенным народом,

Распятым, как Христос, на рубежах своих.

Мы на Голгофу шли с восторженной любовью,

И в темные века боролись мы одни.

Могли бы напоить мы ад своею кровью

И погасить его багровые огни.

А унижения мучительного плена?

А пытки, а позор, а горе и боязнь?

О, нас спасли бы всех предательство, измена,

Но мы – мы выбрали апостольскую казнь.

Надгробный слышен плач над братской и великой

Могилою армян и погребальный звон…

Стыдитесь! Жалок смех вражды и злобы дикой

В благоговейный час народных похорон.

«Маленькие поэмы», «На берегу Евфрата», «Знамя», «Из песен об Армении», «Песни о турецкой Армении» и «Весною»: эти произведения Василия Ивановича Немировича-Данченко также посвящены Армении и армянам.

Полосу подготовили Марина и Гамлет Мирзоян, Москва